27 декабря 2011 г, Окуджава, Балашиха

1 отделение

1. Арбатский романс («Арбатского романса старинное шитье…»)

- Я не раз говорил, что для меня песни Окуджавы – это продолжение… продолжение не жанра, а продолжение жизни городского романса и, поэтому захотелось сегодня начать с той песни. Обычно на больших площадках мы начинаем песней другой, которая не только художественный и, если можно так сказать, философский эпиграф ко всей программе, которая прозвучит дальше.

А сегодня показалось уместным, поскольку здесь атмосфера домашняя, атмосфера, напоминающая гостиную и мы собираемся здесь уже в который раз. И, в общем-то, здесь, фактически, нет, наверное, ни одного случайного человека…

Мне показалось возможным и желанным начать программу так, как я начинал ее когда-то давно и иногда в малых, небольших залах…

У Окуджавы эта песня называется «Арбатский романс». И у него есть еще в некоторых стихотворениях и песнях обращение к романсу, упоминание о романсе. Я думаю, может быть, в каком-то смысле, он сам предполагал, может быть, не очень от ума, но вот сердцем, наверняка, он ощущал свою… связь своего творчества с тем песенным жанром, который для нас, например, является самым главным, самым драгоценным в песенном русском жанре.

Дальше песни пойдут сегодня в произвольном порядке. Я сложил их так, как сегодня продиктовала погода - совершенно не… непривычная. Я не могу сказать «не типичная». Непривычная, п.ч. зимы последние были достаточно странными. Нельзя сказать, чтобы они были очень такие теплые, но они… в них часто менялась погода. Но теперь, именно в этом году, зима какая-то особо... непонятная. Я вообще не люблю холод. Я сильно не люблю снег. Но эта все вот никак не… эта неопределенность, которая никак не может разродиться, наконец, в зиму или опять вернуться солнцем и весной – она меня смущает. Смущает сначала, наверное, сосуды и голову, потом начинает смущать и сердце. И вот это… у Пушкина отнесено к весне. А я могу сказать про нынешнюю пору - «Такое странное томленье в моей груди, в моей крови…»

Это сегодня проявилось и в, по крайней мере, в программе 1 отделения концерта. Хотя, рационализировать это бесполезно и, главное, не нужно.
У артиста так вот оно обычно и случается: то происходит в нем внутри, оно, так или иначе, выплескивается в то, что он делает на сцене. А разум все-таки включает только для того, чтобы это осталось художественным деланием, а не частными обстоятельствами жизни сегодняшнего артиста.

Ну, ладно. Говорить мы, наверное, сегодня будем еще, насколько это получится. На какие-то вопросы я постараюсь дать ответ. Единственная у меня просьба – и в силу опять-таки вот такой смятенности физики, а, вслед за ней, и чувств, и в силу того, что Окуджава и песни его – они все-таки произведения камерные, у меня просьба - не задавать сегодня глобальных вопросов, п.ч. мне не достанет сил на них ответить. А о чем-то… или совсем конкретном, что касается песен, что касается выбора песен, что касается интерпретации какой-то песен… может быть, еще о чем-то, но очень точном – я отвечу с удовольствием.
Ну, мы продолжим.

2. Солнышко сияет
3. Песенка о молодом гусаре
4. Отшумели песни нашего полка

- муз.пр

5. Опустите, пожалуста, синие шторы
6. Песенка о дальней дороге
7. Не клонись-ка ты, головушка

- муз.пр

8. Музыкант играл на скрипке

- Песней этой мы завершили 1 отделение концерта. Но, отпуская Мишу со сцены, я просмотрю, есть ли здесь вопросы, и, если они есть, то на них отвечу.
А пока мы будем приходить в себя… нет, неправильно говорю, конечно. Но пока мы немножко передохнем, здесь можно немножко, чуть-чуть совсем только не сильно выстужая, но все-таки проветрить. И, если будут какие-то вопросы, то можно их оставить.. не знаю, где… Может, на стуле, как в прошлый раз, может быть, на столе. Я сейчас уберу эти записки, письма.

Зачитывает записку

- Ну, вот… «Три сесты» в программе сегодня звучали. Просьба была исполнить как раз эту песню… Вот есть несколько… да, к этой записке я вернусь. Сейчас я положу ее на колено, чтобы не забыть.
А я вот не знаю, это вопрос, или ..? Судя по точке – это утверждение.

Из зала – «Вопрос»

- Если вопрос, то я его зачитаю

«Бывает ли так»…

- Извините, пожалуйста. Конечно, это вопрос. Просто сразу не разобрал.

«Бывает ли так, что исполняя какое-то поизведение, Вы адресуете его какому-либо конкретному человеку в зале или думаете о ком-то в момент исполнения? Создается имено такое впечатление. И оно особенно запоминается.»

- Дальше добрые пожелания, спасибо. Ну, практически, никогда – должен это подчеркнуть. Вообще, обращение к конкретному человеку в зале – это нарушение естественного хода… спектакля. Все-таки я стараюсь всегда оставаться в рамках драматического искусства, в этом смысле, т.е. то, что происходит на сцене, кроме редких, конечно, моментов, которые опять-таки обусловлены вот в данное конкретное время определенными обстоятельствами.

То, что происходит на сцене, это – чуть-чуть иная жизнь. Это жизнь, но чуть-чуть иная: ее нельзя обытовлять ни в коем случае, ее нельзя сводить к сиюминутному моему личному переживанию. Хотя, безусловно, мои личные переживания, они питают то, что на сцене происходит. Но! если это не конкретный какой-то званый вечер… я не знаю, в честь кого-то, если, допустим, .. на сцене не сидит человек – юбиляр, если… или в зале там, в ложе где-нибудь, если нет конкретной задачи адресовать то, что ты делаешь какому-то конкретному человеку в зале, то, конечно, нет.

А такие случаи, когда необходимо обращаться напрямую к какому-то человеку в зале – они, ну, единичны. Это крайне-крайне редко.

Другое дело, что… особенно в этом жанре, но и, вообще, для артиста, который один на сцене, один говорит на сцене, у которого нет партнеров по сценическому действию на сцене – для этого артиста однозначно необходим партнер. Этот партнер, в принципе, это - вся аудитория. Но, как, разговаривая с человеком, который тебе необходим, ты непременно добиваешься его внимания – это, может быть, конкретный взгляд, направленный, допустим, глаза в глаза, но, может быть, и не взгляд. Это может быть призывная интонация, да что угодно. Но, в любом случае, ты с человеком соединяешься. И. может быть, и… такое ощущение – я сам это прекрасно знаю, когда бываю зрителем, что ты уверен почти или абсолютно уверен, что артист обращается именно к тебе.

Вы знаете, нередко такая происходит вещь, что, почти все в зале ощущают то, что артист разговаривает конкретно с ним. И это самый лучший показатель правды – того, что происходит на сцене. Могу только однозначно сказать, что никогда я не занимаюсь на сцене тем, что беседую с кем-то одним в зале, п.ч., по крайней мере, это будет странно по отношению к остальным нескольким сотням людей, которые, в то же время, находятся здесь же.

Читает следующую записку

- Так… Спасибо. Ну, здесь пожелания хорошие. Спасибо.

«Расскажите, пожалуйста, о Вашем понимании песни Шварца, Окуджава «Эта женщина в окне». Какой смысл Вы вкладываете, когда поете эту песню?»

- Ну, вот дальше я… Ну, прочту, поскольку… чтобы это не исходило от меня, а от автора вопроса..

«У меня такое впечатление, что в первом и втором куплете дороги меняются местами. Ну, не ассоциируется у меня прекрасная дорога с натруженными ногами. Голову ломаю давно,помогите, пожалуйста»

- Вы знаете, хотел бы и я, чтобы мне помог булат Шалвович, если бы я мог с ним встретиться и поговорить об этом.

Я оправдываю то, что я пою, оправдываю всегда. Другое дело, что не всегда можно оправдать все от ума и артист, в этом смысле, счастливая фигура, п.ч. он может оправдать художественно. Мы иногда, когда нас переполняют чувства, когда… мы не можем с ними совладать, мы иногда и говорим невнятно, иногда косноязычно. Но, тем не менее, если чувство честно и чисто, и сильное – оно всегда побеждает.

Поэтому, не буду говорить про песню «Эта женщина в окне» - у меня, действительно, к ней очень много внутренних своих вопросов, но! – сочетание музыки и текста таково, что оно побеждает, в конце концов, вопросы от ума. А, кроме того, сам образ «женщины в окне в платье розового цвета» - он настолько пленительный, что… в общем-то, собой затмевает все остальное.
Не хотел бы рационализировать на эту тему, но, в общем-то, если бы я повстречался, если бы сейчас, допустим, в нашейпании, в нашем окружении литературоведы, поэты моли бы подумать на эту тему, может быть, и для меня что-то открылось. Но вот этот крик о помощи - не могу, к сожалению, … я не могу помочь. Я… я могу только посочувствовать и сказать, что мы вместе… в каком-то смысле, должны нести вот эти вопросы. Вопросы очень большого автора, в каких-то песнях гениального автора и, значит, ну, нужно дать ему возможность, дать ему право на то, чтобы писать именно такими образами. Я, кстати, думаю, что прекрасная дорога вполне может натрудить ноги – это вполне реально. Другое дело, что там есть противопоставления - «та натруживает ноги, эта душу бередит»… и тут уже, к сожалению, не скрыться за то, что любая дорога, даже самая прекрасная, все равно требует от нас усилий и может даже доставить усталость какую-то. Трудно, мне самому немножко трудно в этом.

Я бы хотел еще, кстати, вернуться к тому вопросу, который… я его прочел уже потом в Интернете.
Я, действительно, потерял ту бумагу, которая была в прошлый раз. Вопрос был по поводу песни Вертинского «Снежная колыбельная».

Не знаю, есть ли этот человек сейчас в зале, который задал этот вопрос, но… Здесь, может быть… здесь тоже трудно. Подчеркиваю опять-таки – я не ученый, я не искусствовед, я не литературовед. Я - художник. Поэтому, мне легче. Я иногда могу себе позволить не до конца… разъяснять смыслы. Я могу их чувствовать. И вот доколе я передаю свои чувства красиво, художественно… ну, «красиво» – такое слово… художественно доколе я их передаю, я имею право, в общем-то, не рассуждать особенно. А, когда говоришь, когда рассуждаешь, то ты уже обязан прояснить смыслы. Тем не менее, я к словам, действительно, отношусь очень трепетно: они для меня… смысл и цель вокального произведения. Если душа – это мелодия, то все-таки смысл, конечно, если можно так выразиться, ум песни – он стоит за словами.

Вот «Снежная колыбельная». Я не знаю, кстати, сейчас имеет смысл на эту тему говорить или нет?

Из зала – «Имеет»

- Да, значит, если ни одного человека. А многих волнует этот вопрос, хорошо – постараюсь рассказать. Я долго думал над этой песней. И, кстати, поскольку я очень люблю Александра Николаевича Вертинского, я должен сказать, что все-таки – это не гениальный поэт и относиться к нему, как к Пушкину, не имеет никакого смысла. У Пушкина каждое слово… и каждая фраза оправданы. И, если мы их не понимаем – это наши проблемы, нам нужно углубиться туда.

Но Вертинский не таков. Если мы что-то не понимаем, может быть, виноват и Вертинский в том, что мы не понимаем. Все-таки… но еще нужно помнить, что эта песня – она создавалась и в эпоху… и написана была в эпоху символизма в русской поэзии. Может быть, … я опять-таки… извиняюсь, в том смысле, что я могу быть не очень точным, но, по крайней мере, под влиянием символистов, а, может быть, даже и хронологически создавалась в это время. Может быть, не стоит опять-таки очень сильно конкретизировать, может быть, смыслам надо дать жить немножко по законам того жанра, в котором они родились. Тем не менее, для меня эта песня… я как-то размышлял… она, конечно, от этого становится еще более грустной, но, я думаю, что, в принципе, эта песня - про смерть, про уход из жизни. Тогда все становится на свои места. Тогда… старый и седой отец, который забрал, в конце концов, любимую женщину – он становится понятным. Он становится … да, можно, кстати, найти очень много еще дополнительных смыслов и можно решать это и в художественном аспекте, и в религиозном, а даже в рациональном. Можно оправдать. Для артиста ведь, что главное? - оправдать. Когда возникло такое вот объяснение для этого образа – для меня все встало на место. Оправдано. Что касается мальчика этого. Для меня это - сам… сам страдающий влюбленный человек… Это можно… вот, знаете, как в другой песне, совершенно иной по характеру и несколько более молодой, ну, может быть, лет на 20 моложе, чем эта песня – «Спи, мое бедное сердце». Это примерно вот оттуда же… Он сам себя уговаривает… сам себя… и тогда все становится опять-таки понятно. Понятно, почему «За окошком нашим тихо стонет стужа, намело сугробы у нашего крыльца»

Это – абсолютное одиночество. Одиночество, которое невозможно преодолеть, п.ч. ее уже не будет здесь. Будет потом, когда-то, в ином, в ином мире, когда уже, в принципе, всем будет все равно – любовник он, не любовник. Это… главное – была ли любовь? Любовник еще, может быть, и , в том смысле, что он не имел на нее права в этой жизни или, может быть, у него это право отняли… опять-таки, та же смерть, которая забирает навсегда и уже с нею.. не навсегда, конечно, до момента нашей встречи потом, за пределами жизни. Но из этой жизни забирает. И те права, которые были у влюбленных людей друг на друга в этой жизни, они… несколько утрачиваются, переходят в жизнь другую, в которую он пока еще не пришел.

Опять-таки подчеркиваю, я сейчас размышляю на эту тему. На сцене никогда этого не делаю, п.ч. это и выхолостит содержание, и оно не столь масштабно, не столько великое, чтобы вкладывать такие мысли в такую форму. Но! если бы я на эту тему не размышлял в этой песне, она стала бы… она стала бы почти манерной, она стала бы непонятной. А, может быть, иногда такое и бывает, если у меня не хватает внутренней силы, наполненности для того, чтобы это отразить. Но, с другой стороны, когда находишь такие ключи к песне, она становится невероятно прекрасной. И ты понимаешь, что все упреки Вертинскому в манерности – они глупые. Они, либо от гордости, либо от поспешности. Но они не имеют никакого отношения к действительности.

Вертинский – великий артист. Вертинский – глубокий лирик. И то, что ему удалось написать – пусть это не совершенство, пусть это не гениально, но это наполнено многими смыслами и эти смыслы облекаются в красивую форму. Для него это было, наверное, едва ли не самым главным в его творчестве. И, кстати, у него блестяще получилось.

Вот на этот вопрос ответил. Я предполагаю. Что этот ответ будет, так или иначе, опубликован в Интернете, и, думаю, что человек, который мне его задал, он тоже его прочтет.

Из зала – «Про смерть – это очень интересно, правда, интересно, если бы там не было такой фразы «Старого, седого - твоего отца»

- Я примерно только что об этом говорил. Смерть себе представить в образе седого старца очень просто, можно вспомнить даже шубертовский «Лесной царь»

Из зала – «… «твоего отца» – смерть же - не Бог»

- Мы все, так или иначе, уйдем. Другое дело, когда… как раз этот момент, который не надо рационализировать до конца. Не надо. П.ч. форма очень хрупкая. Она – не пушкинская, это – не отточенные слова, в которых все смыслы облекаются в очень точную форму. Подчеркиваю, мне необходимо это оправдать. Я могу… мы даже дальше можем говорить. , если я, кстати, ну, прекращу художественный образ мышления, начну собираться, начну думать – это займет достаточно долгое время я объясню и это. В данном случае, я чувствую. У меня нет никакого конфликта, никакого противоречия в этом. А думаю, что если задастся целью и над этим всерьез подумать, то можно… можно и так определить смерть – смерть, как старый седой отец. Но опять-таки нужно понимать, что это - не Пушкин, это - не Шиллер, это - не Шекспир, не Гете. Это - поэт большой, талантливый, может быть, в чем-то великий, но - не абсолютный.

Так, но, вероятно, пока все. Прервемся до второго отделения.

2  отделение

9. Музыкант в лесу, под деревом
10. Заезжий музыкант

- муз.пр

11. Песенка о Моцарте
12. Я выселен с Арбата

- А?

Из зала – «Глаза, словно неба…»

- Нет, нет, мы тут соображаем о том, что нельзя  в одной тональности петь 3 песни подряд. Дело в том, что зал от зала разнится все-таки – он разнится по акустике и, соответственно, и по музыкальному… как сказать?.. по плоти своей. Когда зал озвучивается – музыка возникает, какая-то своя музыкальная плоть – и она очень-очень-очень разная. "Плоть" – не случайно сказал – не тело, а  плоть. Именно вот от плотности звука это во многом зависит. И мы приспосабливаемся. Здесь помещение особенное и, в первую очередь, из-за своей вот такой вот изогнутой формы.  Это касается и подбора произведений, в том числе, и тональностей, в которых мы их исполняем.  Но все-таки 3 песни подряд в одной тональности – это дурной тон. Поэтому, попробуем сейчас в другой…

13. Синий троллейбус

- муз.пр

14. Виноградная косточка
15. Дворянин арбатского двора

- Эта песня, как раз, завершает наши концерты, посвященные Булату Шалвовичу. Я попрошу Мишу сейчас недалеко уходить или остаться здесь, если ему будет не скучно здесь сидеть и слушать, п.ч. мы, может быть,  мы еще вернемся к песне.

А сейчас все-таки я на какие-то вопросы попробую ответить.

Читает вопрос и смеется

- Я процитирую вопрос. Он веселый.

«Олег Евгеньевич, любите ли вы свой голос? Я хочу спросить, любите ли Вы его так, как любим его мы?»

- Это вопрос такой, в общем-то, не только ко мне явно. Я не могу… а…

«Расскажите, пожалуйста, или спойте «Московского муравья»

- Было бы проще, конечно, спеть «Песню о московском муравье». Но, кстати, здесь есть одна очень точная и тонкая вещь. Песня эта – одна для меня из моих любимых. И, когда находишься в хорошем таком физическом состоянии, то там, действительно,  очень здорово поется. Она мелодичная, она текучая, она кантиленная (т.е. певучая, мелодичная), проникновенная во всех смыслах – и мелодия, и слова. И она какая-то особенно щемящая – она проникает насквозь, проникает - и в слушающего, и в поющего.

Вот в таком смысле мне хотелось бы, чтобы звучал голос чаще всего. Не может так звучать всегда, п.ч. тогда не хватит сил – ни поющего, ни слушающего долго находиться  вот в таком режиме. Но для меня вот это проникновение, проникновенность -  это, может быть,  одно из самых главных качеств голоса певца. Если певец… если его голос обладает таким качеством, то можно его слушать и забыть очень многие… вернее, отставить в  сторону многие претензии и даже чаяния.

За вот такое проникновение в суть и проникновение в эмоциональную суть, проникновение в сердце напрямую, мне кажется, больше всего и любят певцов.

Что касается, люблю ли я свой голос? .. Я, конечно,  его люблю. но, если бы я  любил его совсем по-настоящему, я бы, наверное, относился к нему несколько бережнее.

Из зала – «Реже пел»

- С другой стороны, есть еще такая вещь: в хорошем добром сообществе, чем больше ты отдаешь, тем больше к тебе возвращается. Это абсолютно точно. К сожалению,  это не абсолютно точно в физическом смысле. Т.е., за голосом нужно следить и его нужно беречь, и ему нужно подчиняться во многом.
Проблема состоит в том, что, если ты доводишь до абсолюта – так, как это делают певцы академические, оперные… в большинстве своем они так  поступают, - теряешь  - и это очень часто – в точности, в проникновенности, в естественности. И это, на самом деле, очень серьезная проблема, п.ч., не обладая определенными навыками, и, не отдавая должного определенной физической грамотности в исполнении, ты не можешь исполнить очень многие вещи, которые хотел бы исполнить. С другой стороны, подчиняясь этим правилам,  ты не сможешь так быстро пройти в сердце, так же достучаться до него, как, используя, может быть,  более разговорные приемы в пении.

Вообще, вопрос я не разделял.

Теперь разделю на эмоциональную и физиологическую составляющие.

Вот, в смысле физиологическом, а пение – это процесс, безусловно, физиологический – вот в этом плане я, как и любой вокалист, я не могу любить свой голос так, как ты любишь, когда слушаешь со стороны, п.ч., естественно, внутри тебя самого он звучит несколько иначе. При очень хорошей акустике – певческой, подчеркиваю, акустике – она не всегда идеальна для инструменталистов, а для певцов – это особо. Когда есть возврат серьезный, когда есть некоторое.. вот.. чуть-чуть, хотя бы, эхо, ты можешь насладиться звучанием. Но прекрасно все равно чувствуешь, когда, тем более, уже с опытом понимаешь, что это – не совсем то, что ты слышишь, когда поешь сам.

Во многом… очень много воспринимается на веру и поющим. И вот, почему необходим успех, и, почему моя бесконечная благодарность всякий раз за вот такое отношение, за любовный прием.

Почему это необходимо для певца? Мы во многом понимаем, как мы работаем, от того… да не во многом – почти… почти в  полной мере в зале в концертном, мы понимаем. Что мы прилично, хорошо или не очень хорошо работаем – по реакции публики. И самое тяжелое, если публика индифферентна.

Такое случается. Это редко случается, конечно, на концерте исполнителя какого-то заявленного, на который люди приходят по доброй воле. На каких-нибудь, допустим, торжественных приемах или… случайных событиях – это можно в полной мере прочувствовать.  И тогда работается трудно. Но, если у  тебя есть опыт, тем более, если есть успешный опыт - то, о чем мы очень часто говорили со студентами и, чему добивались.

Здесь будет вопрос по этому поводу, я вернусь к нему – вопрос о Галине Андреевне.

Так меня воспитывали. И я так убежден, что так нужно воспитывать в театральной школе, что первый выход на сцену, первый опыт – обязательно должен быть удачным.  Должен быть успех. И ради этого можно, может быть,  даже как-то… чуть-чуть  чем-то поторопиться. Но молодой артист должен запомнить свой первый выход на  сцену успешным.  Правда, это накладывает определенные обязательства, п.ч. успех быстро портит. Но это… это уже другой разговор.

Но, если ты почувствовал, что такое, когда тебя любят, ты будешь выходить на сцену все равно всегда, даже, когда у тебя будут неудачи. Ты все равно будешь верить в то, что ты можешь это делать, в то, что  ты должен это делать.

Ну, а… вообще, певцы, в этом смысле, - люди счастливые.  Они счастливее драматических актеров, счастливее, может быть,  балетных актеров, п.ч. голос – это то, что проникает в душу человеческую сразу же. Это бывает и есть и в  бытовой нашей жизни. Это есть и на сцене. И, если Господь даровал красивый тембр, то это – оружие. Но, знаете, как талант большой. А тембр, в этом смысле,  очень точно с этим… схож, талант дает право на все.

Другое дело – дальше твои действия… Что ты будешь делать? Так же как и  красивый тембр голоса – он открывает… он открывает сердца человеческие и дальше - твоя ответственность, обязанность и твое счастье распорядиться этим так, чтобы вместе с залом что-то понять, что-то почувствовать. И, если уж совсем повезет, то к чему-то призвать и прийти вместе с аудиторией.

Это о голосе.  Но я не знаю, ответил ли я на вопрос, п.ч., подчеркиваю «так, как любим его мы» - мне на это ответить трудно.

Из зала - «Давным-давно исполняли «Главную песенку». Помните ли вы ее еще? Спойте ее когда-нибудь, пожалуйста.»

-  Ну, я помню. Хотя, кстати, вариации на эту тему – «Самая главная», «Самая лучшая песня» - она у многих есть авторов – и  в эстрадной музыке, и в  классической музыке. И вот, что у Окуджавы очень точно – «эта самая главная песенка, которую спеть я не смог» поэтому, помнить ее, может быть, сложно. Помнить о ней – необходимо всегда.

«Олег Евгеньевич, раз уж речь зашла о смыслах песен, хотели спросить  о русской народной песне – почему удивительным образом часто грустное, почти – да не почти, а просто трагическое содержание сочетается с мажорной мелодией? «Степь», «Вот мчится тройка», «Когда я на почте»?

- Нет, «Когда я на поте служил ямщиком», «Вот мчится тройка почтовая» - это классический минор, причем, такой очень и  очень суровый. А единственное из этого «Степь» и я бы здесь присоединил «Хуторок» - это вот для меня загадочное совершенно произведение, п.ч. если.. ну, я занимался этим, пытался понять…

Миша наигрывает мелодию «Хуторок»

- В общем-то … хотя… ну, да, мы тоже уходим в минор, но, в принципе, все-таки начало мажорное. И песня залихватская достаточно и по настроению, действительно, в ней можно… можно запутаться, п.ч., собственно говоря, кончилось все очень плохо. Это не просто трагично, мало того -  это воспетый разбой.

Но дело в том, что в 1 половине 19 века и вплоть до середины 19 века и даже в каком-то смысле, до  конца – это романтизация разбойного образа, которая в поэзии жила, кочевала от автора к автору, из произведения к произведению. Это просто необходимо делать скидку на вот такие представления эстетические. Какие-то такие…

Миша

- Как музыковеды говорят, что иногда мелодия могла существовать с другими словами. Просто, не всегда они были одновременно сочинены. Иногда происходила эволюция, иногда бралась знакомая мелодия, но слова были другие, и писался новый текст. И он становился более… более, что ли, воспринимаемый народом, более глубокий или более любимый народом. И тогда забывался какой-то предыдущий текст и мы получали мелодию уже, может быть,  и музыку не совсем, может быть, иногда соответствующими друг другу в каком-то смысле. Тем более, народная песня – она такую большую эволюцию прошла, что могли быть такие вот вещи.

Олег

- Я не думаю, правда, что это касается песни «Хуторок», скорее всего, она написана именно на эти слова, равно, как и песня «Степь». Ну, вот, кстати,  сейчас думаю о «Степь»… а, кстати, насколько она похожа – мелодия – с «Однозвучно гремит колокольчик»…. просто, фактически…

Миша наигрывает мелодию

- Ну, да, смотри…

Олег напевает «Однозвучно гремит колокольчик и дорога пылится слегка…»

- Ну похоже: я имею в виду – по настроению, по духу. Но! Я не случайно вспомнил «Однозвучно». Я довольно долгое время прожил в Швеции, там вот песня на эту же музыку, причем, так и пишется, что на музыку русской народной песни (Олег говорит по-шведски и переводит) – «Я видел прекрасный город над облаком». Это песня, которая… которой очень часто прощаются с усопшим, т.е., на поминках ее поют и очень убедительно.

Миша

- Но это такая тема, например, как «Поедем, красотка, кататься…»

Олег

- Вот это – другое дело. Вот это – то же самое, как и «Хуторок»

Миша

- Это из французской поэзии… переведено.

Олег

- Да, но это то, что касается переводных вещей.

Миша

- Сюжет -  он чуть-чуть сохранен, но смысл совсем другой и уже привит на русскую реальность.

Олег

- Ну, модная, модная тема и вот ее решили так перепеть. Хотя, сейчас Миша играет и я вынужден сказать, что там мажорное только начало. Та же «Степь» - тоже, в общем, не строго мажорная песня. Там минорное разрешение, ну, по крайней мере, вторая фраза.

Да, ну вот опять-таки вернусь к разбойному образу и к образу вообще.

Как мне ни горько – и мне, кстати, это очень чуждо, я это не люблю и я это искренне не переношу даже в одной из самых популярных русских песен, а на западе самой, наверное, известной – «Из-за острова на стрежень»… мне до сих пор невозможно внутренне - и никогда ее, кстати, поэтому, не пел – оправдать все те бесчинства, которые там творятся на эту разудалую и счастливую мелодию. Мало того, при этом еще нужно радоваться и почитать того, кто все это творил.

Мне кажется, что это просто очень неудачное сочетание музыки и текста. Но вот, когда невозможно оправдать, мы эти песни избегаем, мы их не исполняем. В тех во всех песнях, которые мы поем, все можно оправдать.

А уж, что касается «Степь», я представляю себе однозначно четко картину определенную: морозный, солнечный день звучит мажорно, но совершенно в такой день можно, действительно, замерзнуть. И нет никакого конфликта в мажорной мелодии и в том, что человек уходит.

Другое дело, что этому нужно соответствовать, нужно понимать. И разные качества человеческих поступков, событий в человеческой жизни, человеческих переживаний и даже ухода человека из этой жизни – это все происходит по-разному и… очень похоже. Но все-таки по-своему у каждого человека.

В данном случае, как раз, мажорное сочетание такого, в общем, мажорного звучания и таких страшных слов – они для меня кажутся очень убедительными.

Вот, что касается песен Окуджавы, здесь все очень тонко. Вообще, в этом есть определенная мудрость. У Окуджавы… это чудесно: он постоянно… он свою стилистику все время соблюдает и, вообще, вот этому стилю он верен: с иронией, с улыбкой говорить о вещах, иногда трагических, иногда печальных, ну, почти всегда печальных. Это - дар. Дар, вернее, быть в этом честным и убедительным. У него он в полной мере существует.

«Здравствуйте, Олег. Знакомо ли Вам творчество певц из Германии, Макса Раабе? Если – да, Ваше мнение о его творчестве?»

- Ну, знакомо. Мнение не веселое. Другое дело, что… ну, вернее, мне это не близко, не нравится. Но, если знать всю историю немецкой песенной культуры, особенно, кабаре-культуры эпохи начала 20 столетия до середины 30-х годов, то он абсолютно точно в нее вписывается. Это определенная своя эстетика. Она, кстати, очень здорово отражена в фильме «Кабаре». Но там взгляд сторонний немножко. Там взгляд англо-американский и… чуть больше наполнен вот тем трагизмом, той сентиментальностью, которые нам понятны и близки. Немцы от нас отличаются. И отличаются – и в лучшую, и в худшую стороны. Это – великий народ и у него есть свои… качества и свои традиции, которые можно понять только, полюбив это, соединившись как-то с этим.

Я бы не хотел соединяться вот именно с этой эстетикой, которая в работе, в творчестве Макса Раабе очень четко видна, прослеживается, хотя… он великолепный сценический деятель, великолепный артист. В этом смысле. Но это – совсем не моя история. У меня принципиально иное отношение к мелодии и к песне, и принципиально иной взгляд на… ну, это другая философия – вот это вернее сказать. Хотя… хотя, сравнения не раз проходили, п.ч. мы оба одеты во фрак или там черно-белый футляр на сцене, оба достаточно тонкие, тощие, долговязые и, в этом смысле, как бы, может быть, - какое-то сходство.

«Как поживает Галина Андреевна, как себя чувствует? Расскажите также о своих учителях.»

- Это очень долгий вопрос. Я… вернее, долги был бы ответ. Я скажу только о Галине Андреевне, что у нее все более-менее, слава Богу. Она здорова и работает сейчас на курсе у Семена Яковлевича Спивака. И занимается со студентами. Кстати, сейчас они должны, на зачете будут снова защищаться на материале Достоевского. Снова будет «Идиот». Теперь уже другой – совсем иной, чем на нашем курсе. Я уверен, что это будет очень хорошая работа.

«Извините за вопрос. Не буду о глобальном. И, тем не менее, что для Вас Достоевский?»

- Достоевский – это глобально.

«Что Вас вдохновляет в его творчестве и, что Вас вдохнвляет в сегодняшней жизни?»

- О жизни говорить можно много. В жизни вдохновляет самое разное. Наприме, сейчас я опять совершенно случайно, внезапно, я не думал, что это произойдет сейчас, он, тем не менее… где-то в дорогах наткнулся, вернее, специально скачал в ноутбук «Властелина колец» другом переводе, чем в том, в котором познакомился с ним 17 лет назад. И снова совершенно утонул в этом произведении. Во многом это вдохновляет.

Я могу сказать о любой хорошей книге, о любом достойном слове, любом художественном произведении достойном, которое встречаешь не даже… не загадав – это не от ума, а случайно встречаешься с ним – оно вдохновляет: вдохновляет природа, вдохновляют человеческие отношения. Вдохновение, правда, у артиста – это все-таки рабочая атмосфера. И его необходимо притягивать, вызывать, присваивать… иногда даже.. как сказать? – притягивать. Не хочу употреблять слово «насильно», п.ч. насильно вдохновением, в общем, - не овладеешь им силой. Но принудить его как-то, приблизиться к себе – артист обязан.

О Достоевском опять-таки, прошу прощения, сегодня говорить не стану. О Достоевском нужно… есть еще одна проблема очень серьезная – я не литературовед. Я много читал о Достоевском, очень много. Но у меня в сознании, в памяти задерживаются образы. Не факты и не рациональные выводы, хотя, это тоже можно сделать и для кого-то это даже необходимо. У меня остаются в памяти образы, которые соединяются с образами из его произведений.

Единственное, что я скажу… я, по-моему, это уже говорил, но сейчас если повторюсь, то должен это буду подчеркнуть – я люблю Достоевского, я люблю его язык, я люблю его героев. Если не предвзято - со стороны, с холодным самочувствием рассмотреть героев Достоевского, в общем-то, это собрание, как правило, такое совсем, ну, за редким исключением – не симпатичное. Тем не менее, почти каждый герой в его произведении… почти каждого героя я могу оправдать – в себе, своим сердцем, своей душой. Не оправдывая их поступки какие-то – я всех их понимаю. Это просто, п.ч. язык мне близок. Я думаю, что я мыслю примерно так же: это природа, причем, это … не образование или еще что-то. Но на меня Достоевский повлиял очень серьезно, в том числе, в образовании и в художественном образовании, и в осмыслении мира. Это, действительно, из прозаиков – это самый близкий, самый дорогой автор и в его образной системе мне комфортно. Хотя.. там, знаете, как в Петербурге, вот в сырую погоду, когда еще не очень холодно, но, когда ты почти на грани болезни. Но, тем не менее, на этой границе, как у того же Мышкина перед эпилептическим припадком - во 2 части романа -открывается что-то, что в обычной простой жизни ускользает. Вдруг, происходят озарения и осмыслять их, рационализировать их – бесполезно. Их можно… но это все будет беднее, чем само озарение.

Вот такое мое отношение к Достоевскому. А в другом каком-то плане нужно, действительно, глобальный вопрос свести до каких-то конкретных, тогда я попытался бы ответить. А вообще, отношение к Достоевскому… это можно охарактеризовать словом «любовь». И это будет очень точное определение.

Олег читает вопрос

- Вот так (улыбается)

«если сочтете возможным, ответьте, пожалуйста, на вопросы:

«Какой ваш концерт прошедшего года Вам самому больше всех кажется удачным, значительным, этапным?»

- Это очень трудно сказать. У нас были, правда, в этом году, действительно, наши внутренние достижения очень серьезные, к к которым мы шли многие годы. Это отдельная программа итальянских песен, это и отдельная программа песен Исаака Шварца, это отдельная программа французской песни - в том смысле, я имею в виду, в котором она прозвучала 23 ноября, т.е., без переводных с русского языка произведений. И эти все концерты для меня однозначно этапные, да и для всех нас. Мы все-таки очень, очень долго к этому шли и давно должны были, наверное, это сделать. Но вот все складывается тогда, когда, видимо, это должно сложиться. А я очень рад тому, что это сложилось. Теперь это, как бы в нашем багаже. И, кстати, это все… это все отдельные вселенные. Это поразительно: можно петь – и мы это делали много лет – пени Шварца в каких-то сборных концертах, можно петь французскую и итальянскую песню в программе «Европейская песня», но! когда они, вдруг, живут, начинают жить своей отдельной жизнью, ты обретаешь еще одного нового человека. И этот человек уже становится тебе сродным. Ты как будто открываешь еще одну собственную вселенную. Это – чудо, на самом деле.

«Можем ли мы Вас увидеть по телеканалу «Культура» в рождественские и новогодние праздники? Думала, что Вы снимались 4 декабря в «Романтике романса»

- 3 декабря мы снимались. Снимали и сольную программу, и новогоднюю. И в новогодней программе, надеюсь, мы будем, если там не было никакого технического брака, то будем там. Но новогодняя программа в этом году, скорее, будет 1 января на канале «Культура». Я имею в виду «Романтику романса» - новогодняя программа. В прошлом году новогодний вечер на «Романтике романса» получил самый большой рейтинг на «Культуре» и в этом году его сместили на 1 число. Сказали, что это, п.ч. 31 декабря у вас так было хорошо, вот теперь другая программа будет. Ну, посмотрим.

А, что касается нашей сольной программы, она должна была тоже получасовая – должна была идти на рождественские праздники. Но сейчас мне позвонили и сказали, что не будет, что они повторят, наверное, какой-нибудь из предыдущих концертов, возможно. А эту программу отложат на дальнейшее. Вот, когда это будет – я не знаю. Ну, в телевизионной программе это можно будет найти. Все нормально. Главное, чтобы показали.

«Пишите ли Вы о себе книгу? Хотелось бы почитать»

- Вы знаете, нет, я не пишу о себе книгу. Вообще, если я смогу что-то написать, то это какие-то воспоминания. Но я все больше и больше убеждаюсь, то это может быть интересно только по прошествии очень-очень долгого периода. Как-то вспоминаешь или… вот. В чем чудо мемуарной литературы? Оживают и начинают говорить люди, с которыми ты не поговоришь в жизни. Но вот, когда ты читаешь – хорошо, когда это цитаты, или, когда это от первого лица разговор, и ты можешь услышать человека, который тебе интересен и дорог, с которым ты не можешь поговорить. Но, по крайней мере, услышать ты его сможешь.

А в… 43 года говорить о чем-то сильно рано. И я сейчас это больше понимаю, чем 10 лет назад. Выводы нужно делать несколько позже. Нельзя сейчас это делать.

Из зала – «Но мы же не успеем это прочитать»

- Не страшно. Может, это и не стоит читать. Вы знаете, иногда бывает стыдно за то, что ты напишешь или скажешь. Мы общаемся непосредственно, вот сейчас. Вот так и это лучше всякой книги.

«Если можно, расскажите о работе с оркестром народных инструментов под управлением Андропова. Это было волшебно»

- И еще один вопрос Я во где-то потерял эту записку. Там был вопрос об оркестрах:

"С каким из оркестров – из тех, с которыми я работал в этом сезоне, было удобнее работать?"

Правда, там был вопрос про сцену. Там специально подчеркнули, что про БСО не спрашивают, п.ч. была студийная работа.

Работа с оркестром была эпизодическая. Это не постоянное сотрудничество. И, поэтому я не могу эту работу оценивать в той же степени, как нашу совместную.

То, что происходит у нас на концертах с моим ансамблем – это совместная жизнь, это гораздо больше, чем выступление. Это уже и свои традиции, и своя история, и, причем, не только музыкальная, но и человеческая. Это - путешествия наши в тысячи километров намотанные и там… те. Которые мы проехали, пролетели или проплыли в какие-то годы. Это… это - своя история и там существует своя жизнь – жизнь, которая, может быть, не всегда безоблачная: иногда, может быть, у нас бывают и какие-то, допустим, неудачи – с нашей точки зрения, по крайней мере, бывают и непонимания, недопонимания. Но все это уже качества определенного организма, который существует… существует своей жизнью и уже прожил очень долгую жизнь. Это… это другая… это другая жизнь.

Что касается оркестров… вот я, может быть, если бы у меня были иные обстоятельства, если бы я долго работал с каким-то оркестром или с несколькими оркестрами, я бы мог делать какие-то выводы.

Но, можно делать вывода, в каком-то смысле… вот программа, посвященная Исааку Шварцу. Там работали с оркестром «Новая Россия», если я правильно помню название. Фактически, это было выступление. Без репетиций. Так вот сложилось. Мы не репетировали. Я пришел в зал и мы с дирижером и с концертмейстером прошли по партитуре. Те, кто… музыканты поймут, насколько это… это мучительно тяжело. Но так сложилось: я был на гастролях, я не смог приехать раньше. Просто я пришел в день концерта, а репетиция… была, фактически, невозможна.

Мы с оркестром прошли по 1 разу произведения, поэтому это было очень трудно. Хотя, качество оркестра великолепное. И дирижер… мы с дирижером старались сделать - сколько и как можно. Но дело в том, что вот, если мы в песнях - и не только это касается песен Исаака Шварца, это касается вообще всего того, что мы делаем… мы вживаемся в эти песни, мы с ними.. соединяемся и, в каком-то смысле, изменяем их в связи со своим пониманием, со своими.. даже физическими просто… физическим сложением. Это иногда достаточно серьезно отличается от того, что написано было композитором. Хотя, Исаак Иосифович это мне позволял. И, несмотря на то, что он очень трепетно и даже… как сказать?... ну, сурово относился (Миша говорит – «ревниво»).. ревниво – да, спасибо, Миша… Ревниво относился к тому, что он написал, в принципе, он допускал, а потом уже и позволял какие-то… ну, правда, далеко от него не отступали, но, тем не менее, какие-то свои акценты и, может быть, даже какие-то изменения, которые мы вносили в… песни.

А с оркестром так не было возможным. Пришлось брать клавир и лихорадочно, вот за час там до выступления его обратно наУчивать со всем тем пунктиром, который там написан, со всеми теми длительностями, которые написал автор, п.ч. с оркестром…

Оркестр не сможет – ни, как один музыкант, ни, как ансамбль, - не сможет моментально меня поймать: те изменения, которые я буду делать – и в характере или… ну, чаще всего, в характере произведения, в динамике. И, в этом смысле, с оркестром работать тяжело.

Я думаю, что в идеальном… в идеальном случае, в идеальных обстоятельствах, если певец долго будет работать с одним и тем же оркестром, можно добиться очень серьезных успехов.

В этом смысле, я не знаю, вот в современной музыкальной жизни есть ли такой певец, который работает исключительно с одним и тем же оркестром? Чаще всего, певцы, которые добились какого-то успеха, они кочуют по планете и работают с разными коллективами.

Вот с народным оркестром, с осиповским было работать очень удобно, п.ч. дирижер… потрясающий: и любит певцов, и обладает колоссальным огромным опытом. И в симфоническом дирижировании он – прекрасный дирижер. И он очень, очень давно знает и работал, и работает с самыми замечательными певцами. Поэтому, это было просто. Хотя, обстоятельства были примерно те же. Но вот в данном случае, еще, мне кажется, вот это очень серьезно зависит от дирижера.

- О каком еще оркестре там был вопрос? ..

Что касается…. Ну, дело в том, что Президентский оркестр – это было уже 2 года… нет, год назад. У меня уже ощущение, что это было, чуть ли 10 лет назад. Но Кремлевский дворец – не та площадка, на которой можно оценивать в полной мере сотрудничество с оркестром, тем более, с симфоническим оркестром. Там есть свои условности. Это – эстрадный зал. И звучание могло бы быть иным, если бы это был зал акустический и не такой громадный зал. Хотя, я получил большое удовольствие от работы с оркестром.

Из зала – «Со своим, со своим оркестром. Когда Вы выступали со своим оркестром во 2 отделении – это совсем другое дело.»

- Это всегда будет другая степень свободы. Не надо только испытывать иллюзий. Никогда, ни один певец не сможет с оркестром быть настолько же свободным, насколько с ансамблем.

Оркестр – это не только вселенная, это еще громадный механизм, который себе подчиняет, или, вернее, как подчиняет? Ты можешь, я не знаю, ты можешь ехать… на велосипеде, а можешь.. или там на легковой машине. А можешь ехать на танке или даже вести крейсер – и это все будут разные вещи: и то, и другое, и третье необходимо, нужно в разных обстоятельствах.

Я надеюсь, что я буду сотрудничать с оркестрами какими-то, во всяком случае, у них есть, в этом смысле, пожелания. Чаще всего, самые большие сложности – это все-таки технические вещи: это финансирование и разная вот занятость, несовпадающая. П.ч. мне … мне нравится существовать иногда в громадной звуковой вселенной. Но опять-таки, при работе с оркестром, повторюсь, я всего лишь часть вселенной, а, когда мы работаем вот так – с ребятами – я могу управлять вселенной и мне это очень дорого.

Из зала – «Олег Евгеньевич, а Вы собираетесь. Вернее, планируете свою певческую школу создавать?»

- Нет. Нет нужды. Я… с точки зрения вокальной именно, я – далеко не безупречен. И вот сейчас, кстати, я занимаюсь вокалом снова, уже вот несколько лет более-менее упорядоченно. Я это прекрасно понимаю. Но есть еще такая вещь, что среди вокалистов… идеальная школа – это тогда… она, верней, идеальная школа может привести к некоторой… даже так: исполнение по канонам школы идеальной может привести к потере выразительности, особенно, опять-таки, в наше время.

Вот часто вздыхают о том, что утеряно бельканто. Но, вздыхая, мы не отдаем себе отчет в одной вещи: мы живем в совсем другую эпоху и может случиться так, что прекрасное пение… «бельканто» - перевожу, в данном случае, дословно – может вызвать у неискушенного слушателя – не знатока – может вызвать даже скуку. П.ч… ровно, красиво, прекрасно даже исполняешь что-то, ты не можешь коснуться того, что нас сегодня, в основном, мучит.

А мы живем в том мире, который постоянно нас ранит, в котором постоянно сталкиваемся с безобразием. С безобразием, в том смысле, что теряется… теряются даже естественные, нормальне границы формы. Не то, чтобы красивые образы исчезают, а, вообще, безобразность… даже «безобразность» - неправильно здесь. Именно вот отсутствие… отсутствие формы – ее дробление, ее извращение.

Мы в этом живем. И нас, как бы мы от этого не хотели отгородиться, нас эти вещи постоянно касаются, они нас волнуют и мы вынуждены на них реагировать, в том числе, и артист, находясь на сцене, он вынужден на это реагировать. И вот в рамках бельканто, я думаю, на многие, уже обыденные для нас вещи, сейчас невозможно среагировать. Соответственно, ты станешь не интересен многим людям, а интересен узкому кругу людей.

При всем, при том, что я мечтаю об идеальном классическом пении, я к нему стремлюсь в той мере, в которой могу его достигнуть. Но опять-таки прекрасно понимаю, что в выразительности я бы, например, очень многое утратил.

А теперь возвращаюсь к Вашему вопросу.

А школа – это все-таки, в первую очередь, именно… именно – ремесло. Вот этому нужно обучить человека, а это – школа. Она существует, слава Богу. Есть прекрасные представители, есть великолепные педагоги, может быть, не так много вокалистов-педагогов, но они есть. И человек одаренный всерьез – он, так или иначе, может найти… ну, если ему повезет, может найти человека, который его обучит.

Мне очень повезло, п.ч. педагог, с которым я начинал заниматься, к сожалению, я был еще очень молодым человеком, потом она ушла из жизни – Галина Владимировна Скопа-Родионова. И она была прекрасной певицей и очень хорошим педагогом. Но я занимался у нее от 16 до 18 лет. Это – возраст, когда заниматься классическим пением, в общем, несколько рановато.

А потом были уже случайные… случайные встречи. Некоторые – прекрасные, замечательные, допустим, Эдуард Анатольевич Хиль. Но это уже совсем, совсем другая вещь.

Вот я вернулся в ту школу, с которой я начинал. Всего 3 года назад, когда попал к Галине Павловне Вишневской на занятия. Но моя жизнь, в смысле жизни ученика – она уже прошла. Мне уже не овладеть тем, чем я мог бы овладеть, будучи 20-летним.

В этом я очень хорошо отдаю себе отчет. Будучи 7 лет педагогом в Театральном институте – не педагогом по вокалу, педагогом по актерскому мастерству – я очень хорошо теперь понимаю, что такое ответственность педагога перед студентом.

Другое дело, что принципы сценической жизни, это - да, это я старался передавать ученикам, которые были. И, если будут ученики когда-нибудь еще, то буду передавать, как Станиславскому и его ученикам, и тем, кто ему передал эту традицию, до того, как он систематизировал, вплоть до Щепкина.

И эта традиция касается. Она охватывает не только актеров, но и, в том числе, многих мыслителей, художников в самых разных областях искусства.

Так… на конверте открытки написан вопрос. А вот какой открытки? Я теперь ее вряд ли найду.

«Скажите, пожалуйста, вот Вивальди на последнем концерте – это такая вспышка, эпизод, или это будет программа какая-то барочная?»

- Мы только сегодня с Мишей говорили на эту тему. И вот должен вернуться к этому вопросу о бельканто. Я думаю, что нет.

Есть прекрасные вещи… кстати, в общем-то, это произведение мне знакомо очень давно. Я еще встретился с ним… я еще во время обучения в Театральном институте… а потом выучил его сам. .. где-то… это был девяносто, наверное, третий год. На сцену мы вынесли его в первый раз.

Необходимо оправдать это, необходимы определенные обстоятельства. Это было легко сделать в Колонном зале, поскольку зал бесконечно красивый. И просто красота мелодии, красота музыки… не требовала никаких больше оправданий – само это произведение. Вот красота музыки и красота зала. Должно быть еще красивое исполнение. Но, спасибо ребятам, и у меня получилось. Это получилось.

Что касается целой программы… к ней должен быть определенный ключ. Для нас это не родной… не родной все-таки язык. И просто рассказывать каждое произведение… оно может выглядеть даже немножко… смешно, п.ч., собственно говоря, слова не несут огромной какой-то нагрузки смысловой. Они уступают музыке. Но это, в общем-то, вполне понятно, п.ч. это эпоха барокко или даже еще до барокко, или еще где-то раньше…

Миша

- Это барокко.

Олег

- Т.е., форма, кода она прекрасна. Но прекрасна, как правило. Она часто не требовала глубокого содержания. Но я начинаю опять рационализировать. Какие-то вещи мы вот сегодня обсуждали, может, что-то и будет… хотя, я не знаю, будет ли целая программа.

Вы знаете, вот, когда есть исполнители уровня Чичелии Бартели, нужно набраться… набраться какой-то внутренней смелости для того, чтобы делать целую программу. Спеть можно все, что угодно красивое, но в моем случае, красивое. Есть певцы, которые вообще могут спеть все, что угодно. И можно от этого поучить какое-то удовольствие – либо уму, либо сердцу.

Но не знаю, есть ли необходимость делать все? А, кстати, уже не так много времени: мне 20 лет назад казалось, что, действительно, можно спеть все и на это хватит времени и сил. Сейчас я немножко более скромен в этом плане.

Олег вспоминает о не найденной записке…

- Я не знаю.. где-то здесь, Вы говорите?

Ищет. Нашел

«Безумная любовь к Лермонтову толкает задать вопрос – чья мелодия звучит в «Колыбельной» песне?»

- Если бы знать.

«Однажды удалось прочитать, что музыка была написана самим Михаилом Юрьевичем. Что Вам известно про это?»

- Есть такая легенда, что… вернее, нет. Есть более-менее точные сведения о том, что Лермонтов написал музыку на эти стихи. Но, если эта музыка именно та – неизвестно.

Сам Лермонтов… в воспоминаниях есть… он говорил, что он услышал колыбельную, действительно, казачью, которую пела казачка своему ребенку, и, что даже слова просто срифмовал – те, которые она пела. Вполне вероятно, что это может быть, действительно, так. Хочется надеяться на то, что эта мелодия могла принадлежать Лермонтову.

Но утверждать нет никаких… вот у меня, по крайней мере, у меня нет никаких оснований. Но песня, действительно, прекрасная.

Я думаю, что к песне нам надо и вернуться, п.ч., во-первых, - время, а, кроме того, если у нас все будет нормально, у нас будет возможность побеседовать о чем-то…

Да, вот мы сейчас находимся в таком кругу, где многие… многие люди тоже пишут в интернете. Какие-то вещи я читаю. Я хотел бы… это совершенно не относится к сегодняшнему нашему разговору, но, тем не менее… это вот… поскольку сегодня меня услышат кто-то, кто в интернете пишет, я хотел бы внести одну существенную поправку. Когда на сайте выкладываются переводы песен, которые я пою – необходимо помнить о том, что я все-таки всегда пою от мужского лица. И, когда выкладываются переводы песен Пиаф, допустим, я во французском языке… я – либо меняю чуть-чуть местоимения – с женского на мужской род, либо существуют варианты – и женские, и мужские. Как, в частности, в песне «Моя карусель».

Монтан пел от своего лица тоже эту песню, изменив всего лишь навсего

«… когда я тебя обнимаю», а не «когда ты меня обнимаешь»

И все: песня становится сразу же… ее может присвоить любой исполнитель, и мужчина, в том числе.

Почему я сейчас об этом сказал? Люди, которые… да… я просто уже читал дискуссии, в которых употребляется именно…. вернее, дискуссии по поводу поведения героини песни, допустим. Героини песни, в данном случае, не существует. Существует герой. Поэтому надо быть осторожнее. А особенно, когда это… допустим в ю туб попадает или как-то..

Можно оставить просто без перевода или дать любому, кто хочет, возможность найти свой перевод. Если же все-таки перевод возникает в сообществе в каком-то… в постоянном сообществе, то должен еще раз подчеркнуть, что переводы, в данном случае, должны быть корректными.
Ну, о переводах хватит, наверное…

16. Короткая песенка