11 января 2013 г, Агафонов, Балашиха

1. Россия

- Сегодняшний концертный вечер, сегодняшняя наша встреча посвящена памяти человека замечательного, в своем роде, уникального.

Я… я …какое-то время – довольно долгое… наверное, это вот первые самые годы работы, и, в особенности, первые годы активной работы – 92-93 годы – фактически, состоялся на сцене, благодаря Валерию Агафонову.

Я никогда не встречал его в жизни. Он ушел в 1984 году. Я совсем недавно с каким-то удивлением и с некоторым трепетом осознал, что я уже старше, чем он, хотя, до сих пор считаю себя в каком-то смысле его учеником. Отчасти… гораздо меньше, чем учеником, но все-таки, отчасти - его последователем.

А уникален Валерий Агафонов, на мой взгляд, тем, что в годы, когда он жил, таких артистов почти не было. А вот в годы до катастрофы 1917, таких певцов было в избытке.
Их было очень много.

В 80-х годах, тем более, в 70-80-х годах 20 столетия их было считанные единицы. И я предполагаю, что где-то по домам – в гостиных, в салонах… ну, так, условно говоря, в салонах, во время домашних каких-то встреч – романс, безусловно, звучал. И, может быть, звучал по-настоящему красиво, достойно лучших проявлений этого жанра. Но на эстраде романс был очень редким гостем. Позволялось его исполнять очень немногим и очень дозировано.

Валерий Агафонов, в принципе, для меня открыл мир русского романса. Я пел романсы и до того, как услышал его исполнение, но оно, действительно, пронзило сердце.

Пластинка… тоже начала 80-х годов – я не помню, когда она вышла – в 83 или даже позже? Первая пластинка студийных его записей, она так и называлась – «Песни сердца». Это очень точное название, очень образное, очень красивое и очень трагическое...п.ч., именно… больное сердце не дало возможности Валерию Агафонву продолжить свою работу и свое служение, и свое художественное делание.

Я был студентом 1 курса театрального института, когда на одном из занятий - да, вот парадоксы того времени и, тем не менее, они – парадоксы. На одном из занятий по истории КПСС преподаватель… а театральный институт – это особое учебное заведение - особое сейчас, особое и тогда… Преподавать могли разные вещи. Но люди были… как сказать? – не заключены в рамках того, что они преподают.
Человек был разумный, достойный, я, к сожалению, не помню сейчас его имени – он преподавал всего лишь 1 семестр, но именно он сказал нам, узнав о том, что кто-то из нас поет романсы, сказал:

«Обратите внимание – есть такая пластинка «Песни сердца». Был такой исполнитель – Валерий Агафонов. Вам это будет интересно. А те, кто занимается этим жанром или хочет заниматься этим жанром, они просто обязан его услышать.»

Я прислушался. Пошел в магазин и купил эту пластинку. И вот с той поры – мне было 17 лет - с той поры я считаю, что я вошел в этот мир, который мы называем русский романс. И вот по-настоящему, дверь туда мне открыл Валерий Агафонов.

Долгие годы потом я нередко возвращался к его записям, переслушивал их… я понял, какая громадная дистанция между ним и мной – между тем мировосприятие, моим нынешним, между теми обстоятельствами и теми обстоятельствами, в которых мне сейчас приходится жить и работать. Я от многого отказался, многое пересмотрел. Но, чтобы ни происходило, как бы дальше ни складывалась творческая судьба, я всегда буду снимать шляпу, я всегда буду низко кланяться Валерию Агафонову за вот… за тот момент, когда была открыта эта дверь – открыта настежь.

Сегодняшний концерт, в общем, по большей части… он основан как раз на репертуаре той пластинки «Песни сердца». Один – она уже потом называлась, потом уже шли «Песни сердца» - 2, 3 и 4, если я правильно помню. И записи были уже очень неодинаковые по качеству, п.ч., к сожалению, Валерию Агафонову не удалось сделать много, по-настоящему, студийных записей. Есть немало материала, записанного, что называется, в домашних обстоятельствах, условиях. В них есть свое очарование, в них есть свое счастье, в них есть своя правда и в них есть свое величие. Но студийных записей мало.

И вот эта первая пластинка «Песни сердца» - она, в своем роду, уникальна. Можно услышать гениального певца и предположить, и помечтать о том, что могло бы быть, если бы судьба к нему была более благосклонна, именно, по части работы. Подчеркиваю, по части работы.

Ну, я достаточно много сказал. Мы можем еще поговорить об этом сегодня, если будет интересно.

Дальше я продолжу русским романсом – таким, каким я егов стретил в 86 году… это, соответственно, уже … не знаю… почти 30 лет назад.

2. Всегда и везде за тобою
3. Забыли Вы
4. Что ты клонишь над водами
5. Вам 19 лет
6. Отойди-не гляди
7. Ветка сирени
8. Сияла ночь

- Для меня сегодня удивительно для самого – просто сейчас был вопрос

«будет ли «Изумруд?»

Я планировал его в программе. Он в той пластинке присутствует «Песни сердца». Но вот дело в том, что судьба подарила мне возможность работать с замечательными музыкантами – такой возможности, например, постоянной работы с прекрасными музыкантами, у того же Валерия Агафонова не было. И вот те романсы, которые вошли в наш репертуар с Мишей Радюкевичем и позже с ребятами со всеми – их сегодня исполнять только под свой аккомпанемент мне как-то… как-то странно. Я не могу сказать, что этого нельзя делать – русский бытовой городской романс -он тем и замечателен, что он при определенном уровне все-таки позволяет музицировать так, как это можно было делать в гостиной. А не на академической сцене. Но мне самому тяжело не только по бедности гармонии, которые я могу воспроизвести на гитаре, но и по уже необходимым мне подголоскам соло музыкальных инструментов. И, наверное, какие-то романсы мне все-таки сегодня спеть не удастся, которые я бы даже хотел исполнить – это было бы неверно. Есть, тем не менее, те романсы, которые я не исполнял почти уже годами, и, которые звучат, либо прозвучали сегодня… о которых я тоскую, и, которые как раз были вытеснены нашим более серьезным, более достойным музицированием вместе с ребятами. Может быть, на них я сегодня и сосредоточусь, тем более, что эти романсы не так часто звучат на больших сценах вообще.

9. Лебединая песня
10. Нищая
11. Капризная-упрямая

- Я часто думаю об этом… В пении Агафонова всегда… ну, для меня, по крайней мере, наиболее ясные, наиболее точные, наиболее… внушительные по воздействию, трагические ноты.

Сейчас вот, исполняя даже репертуар, я понимаю, что за 25… больше лет, мое восприятие Агафонова, мое восприятие романсов в его исполнении, принципиально не изменилось. Я думаю, что, при всем, при том, что вот теперь я очень хорошо понимаю – очень короткая жизнь этого певца она как-то, наверное, особо была озарена этим трагическим светом. Но в конце 80-х годов такое трагическое звучание романса для меня казалось, может быть, самым важным и бесценным. Бесценным до сих пор. Романс он ведь жанр хрупкий. Его можно исполнять как угодно - в силу таланта, воспитанности, наконец, нравственности того или иного исполнителя. Романс может быть очень разным – и одна и та же песня могут отличаться друг от друга, вплоть до диаметральной противоположности.

Если бы я встретился с романсом в другом каком-то качестве, может быть, он бы не захватил так всецело мою совершенно еще тогда юную – и душу, и сердце. Но вот, как первая встреча с романсом – я ее помню очень точно, очень отчетливо, в деталях даже с тем, какой день был на улице, вплоть до ароматов украинской деревни, где я впервые услышал романс «Гори, гори, моя звезда» в исполнении Анны Герман. Я был тогда еще совсем маленьким ребенком… И та песня, то исполнение этого романса – оно было фантастически светлым, бесконечно трагическим.

Эти же ноты – очень чистые, очень нежные и, в то же время, могучие, как и бывает вот в такой, особенно, русской трагедии – я услышал и у Валерия Агафонова. Во-первых, они проникли в сердце, они покорили сердце… Теперь я могу, наверное, об этом как-то размышлять, что-то придумывать – ну, в плане профессии, я имею в виду – сопоставлять с тем, что удается или не удается мне сделать, с тем, что делают иные артисты, которые поют этот репертуар. Но вот эта трагическая нота, которая не столь, наверное, актуальна, как вот на закате советской эпохи, она, тем не менее, для меня в романсе бесценна. Без нее романс мне кажется пустым. Конечно, жанр это лирический и постоянно возводить его до уровня трагедии – это было бы неверно. Но вот сейчас снова я сам с гитарой на сцене - один, без ребят, без Мишиной гитары - и понимаю, что больше, чем 25 лет именно такое восприятие этого жанра и существует в моей душе.

Много бывает разговоров по поводу Серебряного века в разных обществах – от полного восторга перед тем временем, до полного его отрицания и даже некоторого какого-то проклятия тому времени.
Я думаю, что все эти нежные, иногда вычурные формы – они как раз абсолютно оправдываются… готовностью к самопожертвованию, готовностью отдать себя всего по-настоящему – не фигурально, не в каких-то поэтических измышлениях, а, по-настоящему. Отдать всего себя за то, во что ты веришь.

У Валерия Агафонова это было в полной мере. С ним так это произошло – он отдал себя до конца песни – в прямом, физическом смысле этого слова.

В 86 уже году я начал исполнять эти романсы под гитару в разных сообществах, в компаниях, иногда на каких-то маленьких сценах. И люди, которые были близки Валерию Агафонову, они… услышали это исполнение и где-то примерно на год я попал в их круг.

Тоска по Агафонову была тогда очень сильная. Он не был на тот момент широко известен, даже совсем не сравнить с тем, как он известен сейчас, п.ч. очень многие руководители, ну, чиновники даже, так скажем, культуры того времени, они сделали все, чтобы он не имел возможности выступать – не на больших площадках, не быть известным серьезной большой аудитории.

Тем не менее, его знали, его любили и по нему тосковали.

Я познакомился с людьми, которые близко его знали и какое-то время общался с ними. Достаточно вспомнить сейчас, может быть, два имени: это Петя Капустин – художник, в общем, он был в дружеских отношениях с Валерием Агафоновым – его же портрет, кстати, портрет его работы - на обложке той самой пластинки «Песни сердца»... или уже давно покойного Михаила Кржановского – человека авантюрной, но как бы такой очень интересной и, в каком-то смысле, красивой судьбы, человека, который записывал в ленинградском бардовском клубе, в основном, «Восток», где был потом мой первый афишный концерт – записывал исполнителей самых, по преимуществу, авторов-исполнителей. Не знаю нынешней судьбы его коллекции – он трагически ушел из жизни и что-то, видимо, погибло вместе с ним, но, может быть, какая-то часть осталась – довольно большая, того, что он записывал. Так вот, у него были уникальные совершенно записи Высоцкого – он записывал его на концертах в Ленинграде. У него громадное количество было записей самых разных исполнителей, там от Северного до Розенбаума. И у него же было очень много записей вот таких домашних концертов Валерия Агафонова.

Надо сказать, что и первые мои записи… он тоже сделал запись того концерта 87 года. Где эта запись, не знаю. Сохранилась ли она, осталась ли она, не знаю. Но, во всяком случае, он сидел, записывал меня на том концерте. Мы очень много беседовали со многими людьми, которые были привязаны, были близки к Агафонову.

Вот, честно говоря, на меня тогда это общество произвело неоднозначное впечатление. Теперь я всех этих людей - и понимаю, и ценю, и благословляю.

Но при всем, пр том, что я был влюблен в то, что делал Валерий Агафонов, я уже тогда чувствовал себя человеком другой эпохи - либо сильно до того, либо сильно после того, либо начало 20 столетия, либо того, что случится потом, предчувствуя, мечтая о том, что будет вот сейчас, ну, конечно, еще этого не зная.

Почем я сейчас об этом говорю? Не только, п.ч. я имею право исполнять эти вещи в традиции Валерия Агафонова. Это, в общем-то, необязательно рассказывать, это достаточно, в общем-то, наблюдать по тому, что я делаю на сцене, что любой артист делает на сцене. Но, может быть, п.ч. иногда необходимо вспоминать, откуда ты приходишь, о корнях того, что тебе удалось сделать – о том, откуда, из каких ручейков или из каких пересечений складывается твоя собственная судьба.

Мы не были знакомы с Валерием Агафоновым. Но такое ощущение, как будто… как будто есть… вот была какая-то определенная правота и необходимость подхватить еще тогда 17-летнему пацану, подхватить этот жанр. Я… простите, это может звучать нескромно, п.ч., конечно, это состоялось значительно позже – состоялось вот, как факт, в жанре. Но началось это все тогда.

- Песня, которой я открыл сегодняшний концерт – песня на стихи А. Блока «Россия». Музыку к ней написал Юрий Борисов – человек тоже очень сложной судьбы, мягко говоря, сложной. Борисов оказал на Агафонова колоссальное влияние и, во многом, во многом, определил манеру исполнения Агафонова.
Так или иначе, может быть, к какому-то времени, когда-то удастся поразмышлять об этом серьезней. Вспомнить имена всех людей, с кем тогда сводила жизнь – вот от того преподавателя истории КПСС, который первый так, причем, довольно настойчиво, жестко указал на имя Агафонова, до тех людей, с которыми довелось общаться, и, с которыми я, в принципе, расстался по собственной воле, по собственным каким-то тогдашним убеждениям, которые, на тот момент, - и я абсолютно убежден в этом сейчас – были правильными… хотя, должен сказать, что сейчас я по ним немножко тоскую. Мне хотелось бы… но я сейчас им почти ровесник того периода. Кто-то чуть-чуть меня старше, а кто-то и ровесники мои… С ними уже не встретиться, с ними уже не обсудить те вещи, которые тогда были не просто интересны, а мучительно интересны. Хотя, я, не знаю… смогли бы они дать мне ответ нынешнему, в нынешних обстоятельствах на то, что я спрашивал.

Петербург, Ленинград конца 80-х годов, как и все наше отечество – это, конечно, совсем другой город, это другая эпоха, это другая жизнь и, наверное, вернуться в него не только невозможно, а даже и неправильно.

Поразительно, что Валерий Агафонов, певший в начале самых 70-х годов, он перешел это время, он вне времени, как всякий могучий великий талант. Он, наверное, будет актуален и сегодня, и много-много-много лет еще.

Вот такой разговор.

А сейчас романс… который на долгие годы стал для меня самым любимым. И довольно долгие годы, пока я был совсем юным человеком, был, своего рода, моей визитной карточкой на всех концертах – и в Отечестве, и за рубежом. О нем легко рассказывать, его легко переводить на другие языки, и, на самом деле, он очень, очень красивый…

12. Твои глаза зеленые

- В принципе, музыкальная программа на сегодня, в общем, завершена. Я не знаю, может, мы еще вернемся к каким-то романсам…

На просьбу спеть «Угольки»

- Не раз спрашивали по поводу записей – можно ли их выкладывать в Интернете и прочее. Я взываю к тем, кто все-таки это делает – именно взываю, простите за такое слово напыщенное, - пожалуйста, смотрите все-таки, что можно выкладывать, что нельзя. Я знаю людей, которые ко мне подходили потом и говорили:

«Мы теперь Ваши поклонники, мы в восторге от концерта, но, когда мы видели Ваши записи в YouTube, мы были очень сильно разочарованы и не считали вообще, что имеет смысл приходить на концерт.»

Т.е., на самом деле, нужно быть просто осторожным. Я люблю многие записи концертные, вернее, я люблю их все - они мне дороги, они мне интересны и профессионально, в первую очередь, но и как определенного рода архив. Тем не менее, пожалуйста, все-таки очень серьезно смотрите, проводите цензуру. Я думаю, каждый, кто сейчас снимает, может это сделать самостоятельно.

Просят спеть «Острою секирою» или «Думы» Николая Гумилева.

13. Острою секирою

- Романс, который попросили исполнить помимо этого, я его очень люблю - он освящен гением Гумилева – непростым гением, т.е. не всегда проявленным гением. Но в некоторых стихах – однозначно фантастического дара и уровня поэт, и тем, что музыку к нему написал сам Валерий Агафонов. Я, как раз, не помню, по-моему, я процитировал этот текст сегодня в нашей с вами беседе… Формула, лучше которой, наверное, мне самому не придумать – про то, что удается делать на сцене и про то, что всегда манит, про то, с чем я, чаще всего, соглашаюсь, иногда борюсь и бьюсь до крови, но, тем не менее, то, что меня побеждает, и, в каком-то смысле, побеждает очень красиво. Фраза, которую можно вынести на один из фронтонов здания русской лирической песни и русского романса, в частности –

«Песни - вечные скитальцы, томили только – горестны и звонки.»

Формула потрясающая. Потрясающая - и по своей красоте, и по своей правде, и по своей безысходности, но, в то же время, и по заключенной в ней надежде. Романс трагический. Я бы не хотел им заканчивать концерт. Но, поскольку… поскольку просили, чтобы он прозвучал…

14. Думы

Олег берет записки

- Да, вопрос отчасти по теме…

«Разучивала ли с вами романсы Галина Владимировна Скопа-Родионова?»

- Если уж предаваться воспоминаниям, а их надо все-таки когда-то систематизировать как-то, п.ч. довольно долго я полагался на свою память безоговорочно – она, слава Богу, хорошая. Она была настолько цепкая, что я помнил и до сих пор помню некоторые детали, как будто вот они произошли буквально вчера.

Тем не менее, что-то уходит. Уходит за увеличением, таким обвальным увеличением количества информации., путешествий, знакомств, общений.

Иногда я думаю, что то, что когда-то происходило, происходило не со мной, а с каким-то другим человеком. Собственно говоря, это вполне естественно, п.ч. я нередко о этом говорил в интервью, нередко к этому возвращаюсь в своих мыслях – я закончил школу в одном государстве, вуз в другом государстве, а работать начал в третьем. Причем, не только в государстве по названию и по расположению на географической карте, а по сути – в разных уже обществах.

На долю одного человека – я с вами говорю об этом так спокойно и радостно, п.ч. мы с вами современники, мы все через это прошли, так или иначе. И действительно, иногда можно себя представить каким-то таким… неоднородным.

И тот человек, который закончил школу в 85 году и то, что сейчас – это уже совсем другой человек. А этот человек, тем не менее, пел в Детском хоре ленинградского радио и телевидения, он был солистом и, соответственно, творчески – это я. Без тех лет не было бы того, что есть сейчас. Но отношение к жизни, восприятие ее – и внутри, и снаружи – они совсем, совсем разные.

Галина Владимировна Скопа-Радионова – мой дорогой учитель, первый учитель, на самом деле, ну… более-менее взрослого возраста, первый учитель вокала. Она в свое время была великолепной, фантастической певицей. И она была довольно строгим педагогом. Хотя, я поступил в институт с 16-ти лет и занимался у нее где-то до 18, может, до 19 лет, т. е., собственно говоря, возраст совершенно мальчишеский. И поэтому строгости все были... они такие немножко более школьного порядка.

А Галина Владимировна была категорически против городского романса и романса под гитару, поскольку предполагала у меня наличие вполне серьезного голоса и возможности дальнейшей оперной карьеры. Мало того, она настаивала, чтобы я при первой возможности перевелся из театрального вуза в консерваторию.

И, если бы не 2 обстоятельства – совершенно чудесный, потрясающий процесс обучения в нашей мастерской Александра Николаевича Куницына и Галины Андреевны Барышевой, и, если бы не уже начавшееся тогда падение всей системы, которое коснулось и консерватории, безусловно тоже, я, наверняка, бы этот шаг сделал и, наверняка, попытался бы получить более серьезное образование, тем более, что… это не секрет – я об этом неоднократно говорил и это даже и напечатано много раз.

До поступления в театральный институт я прослушивался в консерватории и мне сказали:

«Вот подрастете, года два пройдет, обязательно приходите»

Олег снова перебирает записки

- Сейчас придется немного говорить о Галине Владимировне, хотя, это совершенно отдельная тема, о которой когда-то придется вспомнить всерьез, п.ч. я очень многим ей обязан… точно так же, как Галине Павловне – царство ей небесное... которая вот, как раз, абсолютно в той же системе, не только в той школе, но в том же отношении к профессии, как к святыне.

Тем не менее, занимались, причем, очень серьезно занимались. Мы занимались ней вполне в академической манере и… не щадя себя, что называется. Ни я себя не щадил, ни она себя, п.ч. занятия проходили иногда по 3 часа, когда уже приходила медсестра и говорила:

«Галина Павловна, пора бы прекращать.»

П.ч. ей нужно было принять лекарства или просто уже завершить работу, п.ч. она работала с утра со многими учениками.

Но! Ей было бесконечно интересно это общение еще и п.ч. она начинала свою карьеру в этом жанре. Я не забуду и тоже надо пока… все-таки пока не забыл, надо, наверное, записать, п.ч. сейчас помню дословно… Поем..

Я помню, она говорит мне:

- Спойте мне романс, я хочу услышать романс

- Какой романс, Галина Павловна?

- Ну, не знаю… вот «Глядя на луч пурпурного заката»

Ну, хорошо. Начинаю петь. А мы пришли вместе с Мишей Радюкевичем – это было, наверное, второе занятие, она попросила, чтобы мы пришли…

- Приведите Вашего замечательного гитариста.

Ну, привел замечательного гитариста. Она слушает, слушает и говорит:

- А там не такой текст.

Я говорю:

- В смысле?

- Ну, там же вот то-то, то-то и то-то…

И начинает цитировать другой вариант.

Я ей говорю:

- Да, Галина Павловна, но это текст женский, там дальше будет фраза такая-то.

- Да, Вы правы.

Потом, значит, какой-то другой романс, сейчас не помню. Надо будет вспомнить. Это придет в голову.

- А там опять другой текст!

Я говорю:

- Какой?

- Но вот такой.

Я ей опять говорю:

- Галина Павловна, это женский текст.

- А, ну, да.

- А как Вы… откуда Вы все это знаете?

- Ну, как же, я же начинала с этого.

Ей было 80 лет уже. Поступив труппу Большого театра, она этот репертуар отрезала вообще. Она к нему не возвращалась никогда больше. Но, спустя 60 лет, она в деталях помнила тексты, интонации. Она обладала абсолютным знанием этого жанра, не то, чтобы пониманием – знанием.

И последние наши занятия, которые, к несчастью, уже… ну, довольно много времени прошло… это начало лета прошлого года.

Но на трех последних занятиях я слышал от нее одно и то же, одну фразу:

«Не вздумайте менять Ваш репертуар. Не вздумайте прекращать то, что Вы делаете.»

Дальше не буду говорить хорошие слова, что она мне говорила, так будет нескромно сейчас, да и не к чему. Важно другое…

Зал просит повторить слова Галины Павловны

- Она сказала то же, есть видеозапись 1999 года. Ровно то же самое, может, ну, немножко более настойчиво. Может быь, немножко более милостиво, чем в 99 году, но, в принципе, примерно то же:

«Вы – уникальны. Другого такого певца в России нет. И Вы обязаны делать то, что делаете. И Вы обязаны делать это хорошо»

Это было в 1999 году. А сейчас примерно так же, п.ч. уже все-таки отношения были совсем другие – отношения были учителя и ученика. И это – потрясающее счастье и фантастический дар, что 4 года удалось с ней общаться, учиться и почти 50 занятий все-таки состоялись.

Так вот, к чему это, на самом деле? К тому, что это – история. Одно дело 16-17-летний парень, 18-летний, которому еще нельзя ставить голос-то толком, но, у которого есть перспективы быть серьезном академическим исполнителем. И в этом смысле, романс под гитару, действительно, вещь опасная, п.ч. это – пение, это – интонация, это – напевание.

Почему у академических исполнителей, как правило, не получается петь бытовой романс? Хотя, есть исключения, которые подтверждают, что, в принципе, это возможно. Вопрос уровня дара и понимания.

Вот я говорю сейчас о Лемешеве и об Обуховой, у которых фантастическое совершенно исполнение городского романса. Но это – редкость, п.ч. романс, в этом смысле, жанр опасный. И, как правило,  академически образованный, серьезный очень артист-вокалист, он просто начинает петь тише. Пытаться не петь, чтобы исполнить романс. Он предполагает, что за этим будет проникновенность и… чуВСТВА. На самом деле, все… все сложнее и пренебрежительное отношение к романсу, слава Богу, оно уже, в основном,  пропало. Хотя, некоторые отличаются до сих пор академические исполнители вот таким… что это, ну, несерьезно. На самом деле, очень серьезно. Просто это немножко другая область творчества.

И вот Галина Владимировна - она очень боялась, что я  уйду по этой дороге... Я по ней и ушел. Тогда это случилось, в конечном итоге.

Другое дело, что уже, спустя несколько десятилетий, я понимаю,  что это был - абсолютно правильный выбор. Хотя, он был достаточно трагический в моих, по крайне мере, отношениях с Галиной Владимировной. Она все время страдала от того, что я пою этот репертуар и то, чем мы занимались в классе – было совсем иное.

Это были, в лучшем случае, народные песни, если говорить об этом жанре, это были вокализы, это были какие-то арии, которые могли быть возможны на тот период, но ни в коем случае – не городской романс. Городской романс - я уже вовсю исполнял его, когда у нас сменили педагога.

А это было сделано, так сказать, приказом сверху.

Всех парней с курса перевели к Эдуарду Анатольевичу Хилю, всех девочек… дай Бог памяти…- частично они попали  к Таисии Калинченко, частично к Инессе Просаловской – к очень хорошим педагогам, на самом дел, к очень хорошим певицам.

Ну, Эдуард Анатольевич – царство ему небесное…

Тоже вот поразительно…в 12 год не стало и Хиля, не стало и Вишневской. Это.. честно говоря,  для меня это до сих пор какое-то такое – не просто горе, а очень странное ощущение… почему этот год так вырвал из жизни  двух людей, с которыми я рассчитывал не только общаться, но и работать. Мало того – и один, и другая были полны планов, полны сил и с потрясающе чистым, точным, ясным сознанием.

Иногда, когда я общался с Галиной Павловной, у меня было ощущение, что мы – почти ровесники, вот  в плане отношений к жизни, в плане энергии, в плане замыслов творческих, в плане размышлений о перспективах.

А с Эдуардом Анатольевичем было очень здорово, в каком смысле? Когда он пришел в класс и послушал нескольких ребят, которые ему достались – я, Толя Коптев, Дима Мазуров, Женя Дятлов – послушал и сказал:

«Ну, а  чему вас учить? Вы поете. Учить-то вас нечему. Давайте заниматься репертуаром.»

И вот с Хилем я уже пел много романсов в такой, как бы, агафоновской манере.

Но там, кстати… вот что интересно… Замечательный концертмейстер наш – Ниннель Петровна Ярмоленко, которая… очень хороший музыкант, она, как раз, уводила от вот этой вот манеры напевания, к все-таки очень осознанному музыкальному де-ла-нию. Это очень здорово.

Там вот еще 2 года было, в которые можно было создать репертуар. А тогда уже мне попали в руки пластинки Лещенко, пластинки Баяновой. Тогда по прямому указанию и требованию педагогов  я начал заниматься программой из песен Александра Вертинского и вот такого, знаете,  исключительного очарования Агафоновым не осталось. Возникло мощное, серьезное погружение в  жанр, в эпоху при помощи очень достойных, знающих и талантливых людей.

Ну, наверное, в каком-то смысле ответил.

Спасибо за вопрос, спасибо за то, что можно всколыхнуть память, спасибо за то, что можно поделиться памятью об этих людях, п.ч. они – как ни горько – незаслуженно забыты.

Забыты не… как сказать? Они вообще, конечно, не забыты. О них есть свидетельства, есть свидетельства, в том числе, и печатные. Есть люди, которые у них учились, есть люди, которые их помнят, есть люди, которые будут их помнить. Но нет того должного почтения к их творческому наследию, нет должного почтения к их традиции, которое, на самом деле, в нынешнюю эпоху безобразий и профанаций – оно спасительно.

Я не обладаю, к сожалению, даром систематизации и какой-то вот такой глобальной… там – да, в рамках концерта, безусловно.

Но, чтобы написать всерьез об этих людях, чтобы составить какие-то свидетельства, достойные их памяти – я на это не способен, к сожалению. Но, во всяком случае,  в  каком-то смысле, надо пытаться. Даже вот то, что мы сейчас с вами говорим, и то, что останется в записях – это, в определенном смысле, уже дань их памяти… п.ч. без них, без каждого из этих людей, не было бы, допустим,  артиста Олега Погудина в таком смысле,  в котором я сейчас существую.

Каждый из них – виновник этого явления и каждый из них – создатель этого явления.

Вопрос из зала

«Уточните, пожалуйста,  какая программа будет 2 февраля в Санкт - Петербурге? На сайте Капеллы – творческий вечер»

В зале возмущаются. Что из ТВ версии концерта 21 декабря 2012 года вырезано очень много

- Это другое… это дискуссионный вопрос. Это я не хочу сейчас даже обсуждать, п.ч. режиссер и редактор – они имеют право на свое видение. Я могу с этим соглашаться или нет, но, почему концерт назвали не так, как он назывался, я не понимаю. Никакой логики я в этом не вижу.

Но постараюсь ответить на вопрос о Капелле.

Я планирую исполнять там  романсы 19 века. Программа для меня называется. «Элегия» и на афишах, я надеюсь, тоже стоять «Элегия».

Вопрос из зала

«Пели ли Вы  с детским хором «Крейсер Аврора?»

- Да, я пел «Крейсер Аврора». Я не знаю, была ли сделана запись с моим соло. К сожалению, не могу на это ответить, но пел. Я ее очень люблю до сих пор по мелодии. Она замечательная и красивая. Во всяком случае, это - одно из самых романтических произведений ля детского исполнения в советское время.

Вопрос из зала

«А планируете ли Вы вернуть в свой репертуар «Утро карнавала»?»

- Вот я, поэтому, как раз, и сказал, что вопрос не по теме. Уж Агафонов не пел по-португальски, хотя, может быть, песню он знал наверняка – это понятно. Планируем, да. Как-то так… ну, на какое-то время оставили. Так случается.

Знаете, хотя, некоторые песни… вот , допустим, «Два сольди» - я ее люблю бесконечно.  Мало того, я люблю ее не только за прекрасную мелодию, но и за совершенно чудесный текст – текст, который я чувствую своей кровью, своими пальцами, пятками, обонянием, п.ч. я болтался по тем окраинам – и  в Риме, и в Неаполе даже, что, в общем, - небезопасно.  Я говорил с людьми на улицах – совершенно простыми, которые, действительно, могут выйти и сейчас с гитарой или с аккордеоном и начать петь и танцевать.

Для меня это – бесконечно дорого. Но мы пели эту так много в течение трех лет, почти на каждом концерте. Что в какой-то момент я понял, что я сойду с ума, если я еще раз произнесу эти слова в ближайшее время. И вот на какое-то время, порядка года мы ее уже не поем. Это не значит, что мы ее вычеркнули из нашего репертуара. Просто надо немножко проветриться.

Вопрос из зала

«С какими дирижерами Вам работалось лучше, комфортнее и  легче?»

- Ну… мне сейчас трудно сказать. Именно, если комфортней – это.. последний концерт, на самом деле,  был очень удобным. Качество оркестра у меня не вызывало никаких вопросов и мы, собственно говоря,  поэтому и обратились к этому оркестру, и  с ними планировали эту работу заранее. Мы просили их принять участие в этом концерте, а не то, что, как вот, допустим,  диск с  русскими романсами с БСО – это ведь была идея, на самом деле, Федосеева. Другое дело, к сожалению,  за три года всякого рода сопротивления, всяких… всякого рода административных товарищей, эта идея несколько метаморфизировалась. Но там не я был инициатором, а именно Владимир Иванович.

А здесь мы приглашали  оркестр. И мне работать было очень удобно.

Но, понимаете, 2 репетиции и выступление на сцене – всего! – ни не дают права составить мнение о работе с дирижером. Это… просто немножко легкомысленно было бы что-то всерьез говорить.

Я люблю симфонический оркестр, люблю его с детства. Я имею в виду – петь с симфоническим оркестром. Не только слушать. Надо ли это делать, в принципе, мне постоянно – вопрос для меня открытый. Мы будем стараться продолжать эти опыты. Но в каком виде они будут проходить, не знаю. Но бросать из не собираюсь.

Вопрос из зала

«Дорогой Олег Евгеньевич! В этом году 310 лет Санкт-Петербургу. Надеемся вновь услышат программу «Петербургский романс»

- Я тоже надеялся.  И мало того,  назначили дату и время проведения концерта. Но, а есть проза жизни. В конечном итоге, люди, с которыми мы договаривались, отказались проводить этот концерт по причинам совершенно прозаическим – в Петербурге, ко времени юбилея города будут десятки бесплатных мероприятий. Никто не хочет брать на себя риск.

А жизнь сейчас, она ведь очень такая интересная, очень простая. Кому-то удается получить все просто так. Но это я не в плане злых каких-то или там раздраженных мыслей. Но у нас ситуация такая – мы, если делаем что-то, то делаем сами, за все и платим сами: билеты, реклама, налоги, сборы, авторские права – все!

В результате, когда ты продумываешь финансирование проекта, то, вдруг, ты понимаешь, что ты просто не в состоянии провести это мероприятие.

А люди, которые проводят, занимаются этим профессионально, они заинтересованы, как ни горько, чаще всего, в общем-то, в рамках своей профессии. Т.е. им все равно, какая будет программа. Я становлюсь, в этом случае, почти заложником этой ситуации – вот романсы или «Избранное» - все.

А дальше – все ваши Лермонтовы, Пушкины, Петербургские романсы, Народные песни – это не интересно, не волнует, п.ч. в этом есть риск, что придет не очень много людей.

На этот вопрос я отвечаю подробно, п.ч. для меня самого это печальное очень обстоятельство.

Я планировал в мае этого года концерт «Петербургский романс». Увы.

Из зала

«В москву приезжайте!»

- В Москве еще дороже.

Для того, чтобы закончить все-таки более светлыми мыслями и  образами, я спою романс, который тоже впервые услышал в исполнении Валерия Агафонова. Хотя, не о его автор, но там авторская редакция очень серьезная относительно реальных создателей романса. Постараюсь все-таки его… нет, я не смогу его спеть точно так, как у Валерия Агафонова – по тексту, я имею в виду. И не считаю, в общем, это необходимым и нужным…

Кстати, всякие дискуссии по поводу того, кто поменял тест, когда и почему – это вопрос интересный. Но, поверьте – я… как сказать… если авторы произведений не Пушкин и не Чайковский, если авторы произведений не Тютчев и не Рахманинов – я выступаю за право артиста, если, конечно, у  него есть.. нормально у него с мозгами и с талантом – за право артиста вносить те изменения, которые он считает нужным и, подчеркиваю – в этот жанр. Городской романс, если, опять – таки, не Пушкин, не Глинка написали текст и музыку – городской роман - жанр… не настолько жестко детерминированный.

Вот я уважаю авторов, всегда уважаю. Но, мне кажется, что они – не безупречны. А, может быть,  в то время, когда создавались эти произведения, они и были гораздо вернее и правильнее.

Но, мне кажется, что некоторые романсы, например, в том виде,  в каком они были написаны в анчале 20 века, посто сечас петь нельзя, недопустимо. И те редакции, которые… чаще всего, я пою чью-то редакцию – есть некоторые тексты, которые я изменил сам.

Но, чаще всего, редакции пошли на пользу многим вот тем простым песням, которые были созданы под влиянием модной цыганской философии. Подчеркиваю, - не цыганского творчества, а надуманной такой, придуманной цыганской… эстетики, которые люди, ненавидящие это, назвали «цыганщиной» в свое время.

Поэтому, мне кажется,  допустимым что-то менять.

Но некоторые великие позволяли себе вообще взять одну фразу из Блока или одну фразу из Есенина, и петь… свое собственное сочинение на тему этих стихов. Меня бы это даже возмутило, при всей бесконечной любви к Вертинскому – я его очень люблю. И, чем дальше, тем  я его больше люблю – и, как артиста, и, как человека.

Но нельзя забывать о том, что Вертинский был, вполне вероятно, знаком - и с Блоком, и с Есениным. Во всяком случае, он был их современником и, возможно, у него было какое-то внутреннее  право - в силу общения, в силу знания обстоятельств та себя вести по отношению к тексту.

А я таких вещей себе не позволяю. Текст я оставляю все-таки авторский. Но какие-то вещи, когда считаю нужным, их меняю.

Вот и тот романс, который прозвучит сейчас, он тоже подвергался изменениям. И, на мой взгляд,  какие-то… какие-то …. (настраивая гитару) лучше вот в таком пении под гитару… какие-то, наоборот, ни к чему. Но, как он сейчас прозвучит, так и прозвучит…

15. Среди миров



- Огромное спасибо. Я все-таки завершаю нашу сегодняшнюю встречу традиционно, но от всего сердца. И, если бы я этого не сделал, то поступил бы бессовестно.

Я хочу поблагодарить владыку Николая за эту возможность – возможность счастливую и редкую. П.ч. без этих встреч не состоялось бы очень много важнейших вещей, в том числе,  и для нашей творческой жизни и, может быть, в  каком-то смысле, и  для нашей жизни вообще.

Мест, где можно открыться искренне, где можно поговорить о самом важном – не так… не так  много. А в общем-то, в последнее время, и совсем немного.

Я поздравляю с праздником Рождества Господа Спасителя нашего Иисуса Христа. Я поздравляю со всеми теми праздниками, которые сейчас будут.

И немножко не святочный сегодня концерт, поскольку песни «горестны и звонки».

Но суть, собственно говоря, не знаю… суть жизни христианской, мне кажется, она довольно близка к этому определению, по крайней мере, внешне.

И вот в  нашей земной жизни, в нашем земном существовании, горестей у каждого, хоть отбавляй. А, когда приходят праздники, или, когда приходят покой и благодать, то ты ощущаешь, что, в общем-то, без этих горестей, наверное, не состоялось бы какой-то серьезной и, может быть, и главной радости.

Понимаешь это также, как то, что почти во всех этих горестях виноват ты сам, если всерьез посмотреть на то, что происходило, на то, что ты делал или не делал. Но, главное, чтобы во всех  этих горестях душа все равно оставалась звонкой.

«Звонкой» в данном случае употребляю, как синоним к слову «чистой».

Вот этого я вам желаю от всей своей души. Спасибо!

Просьбы из зала спеть на «БИС»

- После этого романса это будет некоторым снижением. Все-таки искусство есть – мера. И даже в таком трепетном и почти домашнем общении об этом необходимо помнить.

Я надеюсь, если Господь даст здоровья, сил и … доброты и воли, в этом смысле, - в смысле нашей встречи  - владыке Николаю, то мы будем встречаться и дальше.

И какие-то темы, может быть,  более… такие… не то, чтобы тонкие – как сказать… те,  которые невозможны в обстоятельствах концерта на большой сцене, здесь они могут звучать и могут обсуждаться.

Еще раз с праздником. Желаю всем мира. Добра, радости, счастья, здоровья. Спасибо.