8 января 2023 г умер Алексей Слаповский

Евгения КОРОБКОВА

8 января умер Алексей Слаповский, один из лучших драматургов двухтысячных.



"Ирония судьбы-2", сериал "Участок", "Остановка по требованию" сделали Слаповского по-настоящему "народным" автором.

- У Слаповского все пронизано любовью. Он видит необычное в обычном маршруте автобуса, - говорил о нем актер Сергей Пускепалис.

Он закончил Саратовский филфак, работал учителем литературы в школе. Переехав в Москву, стал заниматься исключительно литературным трудом. Писал много и "на чистом сливочном масле", выпуская в год по книге. Его талант был универсален: пьесы, романы, рассказы... Местом действия "слаповских" историй часто становилось "благословенное захолустье" вроде Саратова и деревни Анисовки, а героями были продавщицы; добрые милиционеры; три друга, обнаружившие на улице клад и теперь не знающие, кого этим кладом облагодетельствовать... ("День денег")

- Талант сродни шукшинскому, - сказала о нем Майя Кучерская.

Помимо органического умения строить сюжеты, Слаповский знал народные основы и жизнь того самого маленького человека, из шинели которого вышли крупные писатели.

Он родился в семье специалистов по вопросам продуктивности крупного рогатого скота. В маленьком домике, расположенном в поселке Разбойщина под Саратовом, не было элементарных удобств, зато были коровы, овцы, поросенок.

"Я стал писателем до того как стал писателем", - шутил он, имея в виду свое детское стремление к сочинительству и привиранию. Бегая по улицам поселка, представлял себя то солдатом, то путешественником...

Как-то в интервью он рассказывал об эпизоде, который считал самым стыдным в жизни.

Однажды, придя в гости к другу, он застал всех в доме плачущими. В семье случилось несчастье: отец угодил в больницу. Не придумав ничего лучше, пятилетний Алеша брякнул: "А мой папа пропал без вести!" "Как пропал?" Где пропал? На каком еще фронте? Забыв о несчастье, соседи переключились на врунишку и подняли его на смех. Этот смех еще долго звучал у него в ушах. Но поступок, лежащий в основе стыдного инцидента, можно считать метафорой всего творчества Слаповского. Неожиданным, абсурдным поворотом сюжета отвлечь от самого страшного...

В столичных литературных кругах до сих пор вспоминают, что, получив свою первую литературную премию, он вышел к микрофону и заплакал... Ничего не сказал, а просто плакал и эти его слезы оказались красноречивее речи, раз их пересказывают до сих пор.

Слаповский оставался добрым, слишком скромным человеком. Если попытаться пересказать эти слезы словами, то получится, что огромное множество его произведений (больше 900!) - о человеке и человечности. Не раз в книгах и постах говорил о том, что в человеке осталось мало души. Не больше пяти процентов. И потому крайне важно сохранить эти пять в чистоте, не подвергнув душевной интоксикации.

У него, кстати, получалось.

С Сергеем Пускепалисом они дружили с восьмидесятых годов, с тех самых пор, когда молодой актер сыграл в его первой пьесе на сцене Саратовского театра.

В наше время ("время сомнений, время Гамлета", как образно назвал его Слаповский) они заняли разные стороны баррикад, но при этом остались друзьями.

В последних своих произведениях он снова начал писать о родном Саратове и сам удивлялся, что его творчество выстроило маршрут: "Саратов-Москва-Саратов". Там проходит вторая часть "загробного" романа "Ксю" - чего-то вроде расширенного поста с комментариями из потусторонней жизни.

Практически полностью в Саратове происходит действие романа "Успеть", над которым автор работал в последнее время.

"Моя задача - успеть написать роман "Успеть"", - говорил он, словно чувствуя что-то.

Алексей Слаповский ушел в возрасте 65 лет от последствий ковида.

Незадолго до своего ухода он успел закончить и опубликовать свою последнюю работу.

https://www.kp.ru/daily/27449.3/4703206/

8 января в 8 часов утра в Москве скончался талантливый прозаик, драматург, сценарист и очень порядочный и честный человек Алексей Слаповский. Ему было 65 лет. Он был госпитализирован с поражением легких в новогодние дни в реанимационное отделение Городского центра пульмонологии.

В воскресенье его сын написал в соцсетях:

«Отец умер. Пневмония. Я в Москве, занимаемся оргвопросами с его женой Леной. Похороны будут в Москве, где именно — уточню позже».

В начале декабря Алексей Слаповский словно бы вернулся с того света.

Он тяжело перенес пневмонию, после чего написал новеллу о том, как его спасали врачи, как хирург-реаниматор резал и рычал:

«Дыши!». И он дышал, вернее, задыхался и думал о том, что все в жизни человека метафорично и удушье — тоже метафора того, как жил.

Мы прочитали эти строки 9 декабря. Казалось, что его вернули к жизни, но прошло совсем немного времени, и Алексей вновь почувствовал себя плохо.

Оказалось, что у него 75-процентное поражение легких.

Мы познакомились очень давно на театральном семинаре в Твери, где он представлял свои одноактные пьесы. Долгое время казалось, что это его жанр, а потом он перешел к большим формам, совершил шаг от театра в кино.

По его сценариям сняли сериалы «Остановка по требованию», «Участок», «Пятый угол», фильм «Ирония судьбы. Продолжение».

Он писал книги и литературные новеллы, а в 2022 году вышел его роман «Страж порядка».

31 декабря Алексей еще делился в соцсетях предновогодними воспоминаниями — как сам сказал, одним хорошим, другим скверным, но по мастерству и точному взгляду они скверными не были. Он был тонким человеком и мастером слова и мог сделать в кино гораздо больше того, что ему предлагалось.

Алексей Слаповский родился 29 июля 1957 года в селе Чкаловское в Саратовской области. Он окончил филфак Саратовского университета, работал учителем русского языка и литературы, ушел на телевидение и радио, стал редактором журнала «Волга», прежде чем перебрался в Москву в 2001 году.

А Саратов никогда не забывал, и там его любят и помнят.

В 2019-м приезжал туда на театральный фестиваль имени Олега Янковского, занимался с молодыми авторами.

В саратовском драмтеатре и теперь идут спектакли по его пьесам «Две матери, две дочери» и «Сошедший с поезда», которую Алексей сам же и поставил. Его герой оставил все в прошлом: имя, вещи, всю свою жизнь. В его пьесе есть фраза о том, что каждый должен сделать выбор, от которого зависит судьба.

Многие годы дружбы, еще с саратовских времен, связывали Алексея с Сергеем Пускепалисом, который поставил в разных городах около семи его пьес, а на основе одной из них — «Клинч», поставленной в Уфе, — появился потом и дебютный фильм Пускепалиса.

В нашем разговоре Сергей Пускепалис как-то сказал: «Я с Алексеем познакомился даже не как с драматургом, а как с беллетристом — прочитал его книгу «Первое второе пришествие», и она навсегда меня изменила. Не могу сказать, что все я в нем до конца понимаю, но в большинстве случаев он так же чувствует, как и я. Только еще правильно умеет это изложить».

Позднее их пути разошлись. Они перестали общаться. Это был трудный выбор для них. А ушли почти один за другим, по-разному переживая за то, что происходит.

https://www.mk.ru/culture/2023/01/08/pisatel-slapovskiy-umiral-dvazhdy-zadykhalsya-borolsya-no-ne-sdavalsya.html

Рудаков сообщал, что Слаповского доставили в реанимацию Московского городского центра пульмонологии.

По данным Рудакова, писатель был госпитализирован в тяжёлом состоянии с 75-процентым поражением лёгких, - передаёт ТАСС.

«Молитвы и усилия врачей не помогли. Алексей Иванович Слаповский, великий русский писатель и гражданин, скончался сегодня в 08:00», — сообщил он в своих соцсетях.

https://argumenti.ru/society/2023/01/807783

Борис Пастернак
8 января 2023

Что значит большой писатель — даже уходя, Алексей Слаповский сотворил сюжет высокого класса.

Мне сейчас кажется, что он понимал: судьба подарила ему всего лишь отсрочку от исполнения «отрицательного прогноза» врачей. И нужно было успеть высказаться. Что он и сделал, написав в паузе между двумя реанимациями два небольших, но очень важных текста.

Их уже прочли и перепечатали тысячи людей. Сделаю и я перепост, лишним он не будет. Спасибо, дорогой Алексей Иванович.  
_____________________

Алексей Слаповский
9 декабрь 2022 г.  



УДУШЬЕ

Хирург-реаниматор резал и рычал: дыши, сука, дыши! Просьбы в этом было больше, чем приказа. На приказ я строптив, а на просьбу всегда отзывчив. И задышал.

Скальпель — шанцевый инструмент; можно закопать, а можно и откопать. Он откопал. Шанцевый шанс.
Неделю нельзя было читать, смотреть, звонить. Только дышать и думать.

Я дышал и думал. Вернее сказать, задыхался и думал.  

Все в жизни человека метафорично. Это удушье — тоже метафора. Метафора того, как я жил (и многие жили) последний год. Да и все эти годы вообще.

Времена любят называть себя. Или подставляться под названия, как лошади под хомут. Оттепель. Застой. Перестройка. Лихие девяностые.

Нулевые, десятые и двадцатые как только ни называли, я тоже пытался подобрать им имя, но все не так, неточно, не склеивалось.  

И вот жизнь натолкнула: да удушье же.
…

Да, удушье.

С самого начала.

Сразу же задохнулись «Курском».

Потом — «Норд-Ост». Задушили в спасительных объятьях. Обозначилась тенденция: своих не бросаем. Освободим даже ценой их жизни. Как и сейчас. Разрушим, обездолим, обескровим, но освободим.  Потом спасибо скажете.  Кто выживет.  

Ширилось и оптом, и в розницу. Мельдонии, полонии, новички. Или просто — пальчиками.  Вручную. Прикрутили кран — нет телеканала. Закрыли вентиль — нет газеты. Поставили заглушку — нет одной общественной организации, другой… А потом понеслось бурным потоком.  Шариковы, проживая в пятикомнатных (а то и пятиэтажных) апартаментах, выходили на трибуны и хвастались, как они «душили-душили, душили-душили» — и предлагали новые душительские инициативы. Принималось с восторгом. А профессоры Преображенские в своих хрущевках ехидно и бессильно шипели про разруху в головах.
…

Неприятности жизни отвлекают от неприятностей мыслей. Санитарка-разносчица злится:

— Чего харю воротите? Откажетесь — через жопу кормить будут!

Другая санитарка:

— Подыми жопу-то, дай подгузник подсунуть!

Любимое слово. Советский анекдот: «Мы научились удалять гланды через жопу». — «Зачем?» — «А у нас все через жопу делается!»

Меж тем, если сравнить с советскими больницами — земля и небо. Простынки белые.  Кровати-трансформеры. Те же подгузники.  Куча приборов, хитроумные препараты.  Да и еда сносная. А вот нянечки, сестры и врачи — те же. Грубоваты, а то и хамоваты. Но дело знают. Условия меняются быстрее, чем люди.

Говорю с молоденькой врачихой: непонятная у вас система, кто мой врач? Мелькают все…

— Кто зайдёт, тот и ваш.
— Неудобно.
— Нормально. Мы привыкли.  

Второе любимое слово русской жизни: привыкли.  

Страшно огорчу национал-писателя Прилепина, который уверяет, что население только и дышит вестями с фронтов, горя тайным энтузиазмом. Ни персонал, ни больные не обсуждают боевые действия. Я и раньше слышал что-то только от тех, кого лично касалось.  Для остальных — не тема. Естественно, имеются в виду обычные люди, не сетевики и блогеры. Не тема. Это, конечно, грустный симптом вялости общества. Но для Прилепина и иже он не просто грустен, он смертельно опасен.

Не обсуждают ещё потому, что — побаиваются. Скорее по генетической привычке.

«Не умом заробел Иван Артемич, заробел поротой задницей».  А. Н. Толстой.
…

Продолжим.  

Масштабный план удушения сработал. Это не сказка про лягушку, которая постепенно сварилась. Тут процесс сложнее: не убить лягушку, не перекрыть совсем воздух, а — заменить.  Чем-то с привкусом серы и ладана.

Они первые попробовали эту веселящую смесь. И подсели на неё. Когда вы видите министров и прочих госдеятелей, которые когда-то считались здравыми, неглупыми людьми, и которые сейчас с безумными глазами несут безумную пургу, знайте — они под газом. Да ещё и сами придушивают себя: изысканный способ получения необычных сексуальных ощущений.  

Они ловят кайф от удушья и не понимают, почему этого кайфа не хотят другие.  

Некоторые выкрутились, стали двоякодышащими — и так могут, и так.

Есть и полностью отрастившие себе жабры, как уже упомянутый Прилепин, русский ихтиандр, хлопотливо плещущий хвостом у подводного града Китежа и зазывающий туда всех. Это дивный град, там в соседних теремах живут Сталин и Иван Грозный, а на водорослевых плантациях русалки-пролетарки выдают тройную норму дОбычи ламинарии, писатели же, инженеры человеческих душ, бредешком тащат плотву стишков о Беломор-канале, окуньков острых фельетонов на тему недостаточного улучшения того, что может быть улучшено, а вон виден и здоровущий сом производственной эпопеи. В двух сомах.  

Зря смеётесь. Самый простой способ лишить дыхания — утопить. В святом месте, естественно. Это для вас все кажется бредом, для них же град Китеж реален, он — спасенье мира, где обретут счастье и украинец (независимо от его воли), и друг степей калмык, причём в некоем «православном многоконфессиональном единстве». Это не моя формулировка, мне такого вовек не выдумать.  
…

Не дают телефона и планшета. Ломка: привычка читать. Умоляю найти любые книги. За три дня во всем корпусе отыскалось две: «Клатбище домашних жывотных» Кинга и «Генерал Ермолов» О. Михайлова.

Кинг не мой писатель. Он очень умелый, он здорово придумывает, но все именно придуманно, надуманно: герои, их поступки и мысли. В хорошей прозе персонаж рождает и ведёт сюжет, если наоборот, то это жанровая беллетристика, это скучно: я рано обо всем догадываюсь.

«Генерал Ермолов» прекрасен. Надо уметь накропать 500 страниц, где события уныло чередуются в стилистике «Die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert», где нет ни одной живой сцены, и единственное, что выделяется: пару раз подчёркивается сугубое русофильство Ермолова.

Вот небось гордился и хвастался Олег Михайлов, как ловко протащил он патриотическую идею (в 1982 году).

А в целом — вспомнившееся ощущение все той же задвижки, крантика, дозатора, этот образ осенял всю советскую литературу. Словно каждой книге выделяли по разнарядке энное количество кислорода правды (а то и сам автор себе выделял), и писатели бодяжили, как умели.  

И у многих получалось очень хорошо, но все равно это было унизительно. Шепотом, кривым ртом…

Впрочем, это входило в стоимость — непременное унижение. Стать официальным советским писателем было невозможно без ряда инициаций, доказывающих умение кандидата врать и исполнять ритуалы. И никакие они были в десятитысячной своей массе не инженеры никаких ни душ, это был чисто масонский орден, дающий, как и все советские масонские ложи, определенные льготы и преимущества.  
…

Нынешние душители оказались самыми умелыми, тем разительней их просчёт. Он очевиден: для
решающего сражения готовили покорный, ко всему привычный, полузадушенный народ, и подготовили, и тут выяснилось, что полузадушенные — не вояки.

Тупик.
…

Когда я пришёл в себя, узнал много интересного. Оказывается, друг мой Лёша Рудаков не снимал руку с пульса телефона, звонил всем, кому мог, дозвонился до врача, который в ту ночь меня откачивал, спросил, какой прогноз, врач жестко ответил:

— Отрицательный.
— Это что значит?
— То и значит!

К счастью, он ошибся.

А потом подключились многие другие с желанием помочь, я всем очень благодарен. И даже какой-то неведомый мне телевизионный чиновник вмешался и посодействовал.

Мораль: вот ты либерал, а к тебе как к человеку?!

Нет. Мораль вот какая. Люди любят быть добрыми. Им это нравится. Это приятно, это вызывает уважение к себе.

Теперь следите за мыслью. Советский социализм был обречён, потому что чувства недобрые он в людях пробуждал. Партийные, классовые, карьерные, стукаческие, шкурные и т.п. Все находились в состоянии бдительности и боевой готовности, лицемерие стало основным социальным протоколом. В сущности, холодная гражданская война никогда не прекращалась. Товарищи Ленин и Сталин истинные родоначальники: оба умели и обожали ссорить, стравливать, сталкивать, интриговать, науськивать друг на друга, инициировать кровавые разборки, часто с издевательской выдумкой.

Да, были и порыв, и энтузиазм, и творчество — знаете, почему? Да потому что человек при любом строе хочет творить. Он так задуман природой.

И он любит быть добрым.

Когда он знает или верит, что делает что-то доброе, он свернёт горы, возьмёт Берлин и полетит в космос.

Когда сомневается — халтурит, жульничает и врет.  Саботирует. Увиливает. И вашим отравленным серно-ладанным воздухом дышит осторожно, в пол глотка.

Поэтому вы проиграли.  То, что вы задумали, невозможно без добровольного массового участия.  А его нет и не будет.  

Люди если не знают, то догадываются: формула чистого нормального воздуха одна на всей земле.  Реальный состав разный, но такого, чтобы он до такой-то границы был один, а после другой — не бывает. Нет купола ни над одной страной.

Люди не хотят дышать вашим большевистско-имперским кровавым суслом — пробовали, чуть ни задохнулись. Они не верят вам уже потому, что вы до сих пор не объяснили толково ни задач, ни целей, ни пользы, потому что у самих в голове дичь и каша, донный Китеж, миф.

Вы проиграли. Вопрос лишь в том, скольких ещё успеете придушить и насколько безвозвратно сумеете испортить воздух. Страшный вопрос.
________________________

ПЛАТОН МНЕ ДРУГ, НО… ДА НЕ ДРУГ ОН МНЕ!

Сюжет такой: в марте прошлого года я разругался с человеком, которого знаю 44 года. Постоянно общались, когда-то выпивали и говорили о книгах, потом говорили о книгах без выпивки, потом я уехал, но связи не теряли.

И вот — разругались. Вдрызг. Потому что: «Я русский человек, и, что бы ни сделала моя страна, я буду на ее стороне, пусть даже она ошибается, — сказал он. — Это моя позиция. Могу я оставаться при своём мнении?»

«Можешь», — сказал я, и он остался при своём мнении, с тех пор мы не общались.

Вчера он позвонил поздравить с наступившим. И я его. Ну — друг все-таки.

И он говорил о том же: ты мой друг, я тебя люблю, хотя наши позиции противоположные. Может, сказал он, я в этих вопросах такой упёртый и тупой, но вот такой я, принимай как есть.

Да, да, бормотал я, чувствуя какую-то душевную изжогу.
И понял, откуда она, и сказал:

«Знаешь, я тут целый год думал и понял: не друзья мы теперь. Я помню, ты говорил о праве на мнение. Но это не мнение, это суть твоя. Это — ты. Это отношение к происходящему такое, какое и у моих коренных врагов. И не льсти себе, не обманывай себя: ты не упёртый и тупой. Ты сознательный сторонник беззакония, позора, подлости, которые, между прочим, в первую очередь вредят твоей любимой Родине. Короче, будь счастлив, если сможешь, и иди на…»

Понимаете, одно дело — родственники. Там кровь, ты им не судья, как бы ни относился к их отношениям с реальностью. А тут — дело наживное. Было - сплыло. Горько мне от этого?

Не очень. У меня, наоборот, ощущение, что я расстался с человеком, который для меня — чужой.

Но, если совсем честно. Если совсем честно, то мне ведь никогда не нравились его обывательская косность, удивительная для человека с высшим гуманитарным образованием, морализаторство, увлечение славянофильством на грани шовинизма, его бытовой антисемитизм, который и в вчера проявился: «Какой-то еврейчик у них правит на потребу американцам!»

То есть, если не врать, я раньше — врал. Я закрывал на все это глаза. Друг же ведь, 44 года…

А теперь перестал закрывать, вот и все.

Ничего не возникает ниоткуда. Я много раз читал и слышал: какой был человек, что с ним случилось?! Вглядитесь и поймёте: он такой и был.
____________________

Вот такое прощание.

Подведем и мы итоги нашего сотрудничества с Алексеем Слаповским.

Прежде всего это два тома его пьес. В издательском деле пьесы — исчезающий вид, и я рад, что прекрасные пьесы Слаповского можно прочесть. Вот книги Алексей Слаповского, которые выпустило «Время»:

«ЗЖЛ (Замечательная жизнь людей)» (2008), «Самая настоящая любовь: Пьесы для больших и малых театров» (2011), «Народный фронт» (2011), «Хроника № 13: рассказы, сценарий, пьесы, эссе, хроника общих и личных событий» (2014), «У нас убивают по вторникам» (2012), «Ксю: роман. Дерево. Авария: рассказы» (2020).

https://www.facebook.com/photo?fbid=700790791580584&set=a.101231441536525

Проект Валерия Соловья "Разговор по душам". Алексей Слаповский



____________________

ФБ Алекея Слаповского

https://www.facebook.com/alexej.slapovsky

Алексей Слаповский

По случаю не получения Букеровской премии:

Саратовцы любят получать букеровские премии.

Букеровская премия — это литературная премия за лучший роман года. Она, в общем-то, английская, но сделали и для русских писателей в порядке гуманитарной помощи.

И вот один саратовец написал лучший роман года и попал в число шести финалистов, и поехал получать премию. Правда, пятеро других тоже написали лучшие романы года, но наш саратовец был уверен, что именно ему дадут премию, потому что ему очень хотелось ее получить.

И вот он приехал девятнадцатого декабря одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года в Москву получать букеровскую премию.

Народу было много, и саратовец наш сперва испугался: может он ошибся и не шесть человек хотят получить премию, а больше?

Но его успокоили, объяснили, что именно шесть, а остальные шестьдесят или шестьсот — он не считал — пришли посочувствовать, ну и выпить-закусить между делом.

Другой, быть может, растерялся бы: в зале полным-полно знаменитых писателей, критиков, к тому же — англичане, которые улыбаются и говорят ласковые и непонятные речи, переводчики что-то переводят, но невнятно, поскольку кушают и вообще заняты. Однако, наш саратовец не из робкого десятка, он тут же освоился, подсел к блюду с бужениной, с красной и черной икрой, и решил как следует перекусить.

Вдруг высокий английский господин встал и что-то такое произнес на английском языке, после чего все стали крутить головами и кого-то взглядами искать. Выяснилось, что ищут саратовца, чтобы поздравить его с получением премии. Саратовец тут же встал, чтобы не томить присутствующих, и показал себя.

Он думал, что теперь ему вручат премию в большом конверте и о том, куда бы ему эти деньги покрепче засунуть, чтобы на обратном пути в Саратов не слямзили. В Саратове, понятное дело, их хоть средь улицы на подносе носи — никто ни синь-пороха не возьмет из одного только уважения к земляку и непривычки вообще саратовцев брать то, что открыто лежит, но в поезде случается и иногородняя публика, мало ли...

Но, оказывается, деньги давать не спешат, а ждут от него произнесения традиционной речи.

Саратовец наш опешил. Его не предупредили заранее, что нужно говорить речь. То есть он где-то об этом слышал или читал, но по рассеянности запамятовал и лихорадочно теперь соображал, как быть.

А публика ждет, а он стоит, молчит и думает.

Может, думал он, сказать, что недостоин премии?

Но, привыкнув с детства быть честным, отверг эту мысль.

Может, поблагодарить букеровский комитет за премию?

Но не примут ли за подхалимаж, за желание подмазать жюри, чтобы и на другой год получить премию? Саратовец наш ведь был не жаден, больше одной букеровской премии ему не надо было.
К тому же, большой заслуги жюри и прочих, кто выдвинул его на премию, он, признаться, не видел: не они ведь лучший роман написали, а он написал.

Может, думал он, сказать о своих надеждах относительно молодой русской литературы?

Но, поскольку сам был сравнительно молод, то постеснялся.

Может, думал он, развить теорию о том, что в литературной жизни, как и во всякой другой, человек человеку должен быть брат и товарищ: радоваться успеху другого и не пожелать ему беды, и не предаваться унынию, ибо это один из смертных грехов, а помогать тлеть костерку радости, что остался в душе каждого человека, но вспомнил, что об этом говорено было еще две тысячи лет назад, причем без всякой премии, задаром, и устыдился.

Так он стоял и молчал, с ужасом понимая, что ничего нового не может сказать собравшимся, а если не говорить ничего нового, то зачем вообще говорить?

И он заплакал.

И публика, раскрывшая сперва рот от удивления, вдруг как-то догадалась о причине его слез — и тоже заплакала.

Плакали знаменитые писатели, жалея саратовца, не знающего о докучливом бремени славы.

Плакали писатели не столь знаменитые, но тоже талантливые, представляя, как солоно им самим придется, когда их тоже заставят произносить букеровскую речь.

Плакали критики — иные лоббируя саратовцу, иные травестируя его плач, иные из-за желания примкнуть к данному перформансу в духе жизневоплощенного постмодерна, а некоторые даже и просто от души, — плакали!

Плакал высокий английский господин, сам не понимая, отчего он плачет, и радуясь, что хоть и не овладел русским языком, зато в одночасье постиг тайну русской души, которая, оказывается, в том, чтобы делать нечто и не понимать, зачем ты, собственно, это делаешь.

Саратовец сквозь плач смотрел на все это — и начал смеяться, потому что он никогда у себя в Саратове не видел столько одновременно плачущих по неизвестной причине людей.

Тогда и все остальные стали смеяться.

Саратовец сквозь смех смотрел на это — и начал плакать, он вспомнил о бедах и несчастьях народа и подумал, что все-таки грешно так повально хохотать в столь грустные исторические времена.

Заплакала опять и публика.

Насилу все успокоились и стали опять кушать и выпивать, радуясь за саратовца так, как он радовался бы за того, кто получил бы премию, хоть и считал эту вероятность маловероятной.

Но впредь дал себе обещание: если придется получать, допустим, Нобелевскую или какую иную премию, старательно подготовиться и составить речь — чтобы не смущать никого своим молчанием и не выставить себя дураком, по нему ведь и о других саратовцах будут судить, а они очень даже не дураки, впрочем, это всем известно, а я, как и мой герой, не люблю повторяться, а люблю говорить только новое, поэтому — умолкаю.

https://www.facebook.com/vladimir.nepevny/posts/pfbid026pKZz1zZDk2hmqb8YoaFjTxBdNUBXNikgkckDGTvCKWNrKDeqQKtER5KTNnximpol

Памяти Алексея Слаповского
Олег Лоевский

ПИСАТЕЛЬ-СПАСАТЕЛЬ

Может быть, единственный случай в моей жизни за 40 с лишним лет работы завлитом, когда ко мне самотеком пришла пьеса, я ее прочитал и написал автору, что он очень талантлив и безумно интересен. Пьеса пришла, я помню, в каком-то помятом коричневом пакете много-много лет назад в Свердловский ТЮЗ, и называлась она «Во-первых, во-вторых и в-третьих…». Автор — Алексей Слаповский. Пришло ответное письмо с благодарностями и со словами, что я — единственный, кто ему ответил. Пьесу он переделал в пьесу «Шнурок», которая потом шла.

И потом мы с ним много раз встречались, даже какой-то период дружили, он был очень веселый, заводной, полный идей. И эти встречи были, в основном, в Саратове, и всегда были каким-то праздником в ожидании будущего.

У него не было еще никакого имени, но это ожидание будущего было с ним связано. Было понятно, что он вот-вот состоится, и произойдет что-то очень важное. И была очень знаменательная встреча, когда министерство культуры решило провести семинар молодых драматургов — они, действительно, были все достаточно молоды — и завлита. Я оказался среди них, а там — Коляда, Улицкая, Сергей Ливнев, Леша Слаповский, Миша Угаров, еще много замечательных имен. Многие из них стали сериальными авторами, Сережа Ливнев был даже директором Киностудии имени Горького…

А Леша Слаповский тогда жил, как романтический герой: было ощущение, что он нащупал свою тему какого-то нереального включения в реальность. Потом вышел роман «Первое второе пришествие», потом еще что-то было, смешные сериалы. Но вот это соотношение реального и нереального всегда сопровождало его творчество.

И когда Сережа Пускепалис ставил только его пьесы, я летал на премьеры, эти два имени были очень связаны. Сегодня они были бы разведены, а тогда были связаны.

Потом он стал главным редактором журнала «Волга», и этот журнал в перестройку казался очень живым. Леша вытаскивал какие-то неизвестные интересные имена.

С его уходом ушла нота искренности, порыва, нежелания ни секунды не мириться ни с какой несправедливостью, но и, конечно, это включение чего-то странного, что должно как-то изменить и спасти мир. На мой взгляд, он был очень тесно связан с желанием этот мир спасти.

Слаповский был из породы писателей-спасателей. Может быть, я заблуждаюсь, может, у меня какой-то однобокий взгляд, но он очень менялся в последние годы, становился жестче. Все эти кусочки встреч, длинные разговоры связаны с ощущением этого человека-порыва, для которого жизнь и мир были абсолютно меняемы. Он был из тех, кто уверен, что можно взять стамеску, рубанок, перо, печатную машинку и мир изменить. Вот таким он и остался в моей памяти.

Маргарита Кадацкая

Алексей Иванович

Восьмого числа написали почти все семинарские. Даже те, с кем не общались много лет. «Слаповский умер. Знаешь? Хороший человек был». И молчим. И жмемся друг к дружке. Маленькие взрослые драматурги. Когда летом 21-го ушла Драгунская, казалось, все так плохо. Так больно. Наше сиротство такое большое и глубокое. Не вычерпать. И страшнее всего было именно за него. Как он кричал в день ее смерти, что этого никак не может быть, как болел во время ее похорон, как весь год потом с ней разговаривал, словно с живой, как заставлял себя верить — «там» что-то есть, потому что «Ксюшечка» верила… Он умел дружить. По-настоящему. До смерти. И даже после.

Когда я впервые встретила их на СТДэшном семинаре в Сочи, все думала: ну как такие разные люди могут дружить? Плавная, мягкая, размеренная Ксения Викторовна и легкий, подвижный, всегда подтянутый Алексей Иванович. Я все спрашивала про них у опытных коллег-драматургов (новичком была я одна), те в ответ делали большие глаза и подсовывали мне пьесы наших мастеров. Я почитала. Впечатлилась. И совершенно расхотела читать свое, потому что как-то ну совсем стыдно.

Очень теплый октябрь. Берег Черного моря. Зал библиотеки, где накануне Таня Загдай нашла сборник пьес и киносценариев Александра Володина с его дарственной надписью. Я читаю свою первую пьесу, проглатывая окончания слов от страха. Ксения Викторовна — справа, аккуратно складывает брошенные мною листки на столе. Заканчиваю читать. Поднимаю глаза. Алексей Иванович молчит. Потом очень конструктивно, очень четко говорит, где и что надо поправить, что убрать, что добавить. Разговаривает как со взрослой. Как с равной. Как с автором.

Я перечитывала недавно эту свою первую пьесу — ужас ужасный. Но дело не в ней. А в уважении.

Потом вышло так, что мы с Алексеем Ивановичем летели вместе из Сочи в Москву. Соседние кресла. И я жутко испугалась — о чем я буду с ним говорить все это время? (Мне кажется, я тогда все время всего и всех пугалась.) Он включил фильм «Амели» на ноутбуке. Один наушник — ему, один — мне. Оказалось, что оба любим эту картину. Начали болтать. Он рассказал, что родом из Саратова, я тогда жила в Пензе. Почти соседи. Оба — в прошлом журналисты. Поговорили о его дочери, чуть старше меня, о том, как у девушек сейчас обстоят дела с замужеством. Я смешно спорила. Он улыбался.

Удивительно, как, оказывается, спустя четыре года все помню.

Он предложил прислать свою новую пьесу. Я не думала, что он действительно это сделает.

Прислал в тот ж вечер.

Прочитала сразу. И потом еще долго делилась со знакомыми. Но ему ничего не написала. Мне тогда почему-то казалось — где я, горе-драматург с одной косенькой пьесой, и где он, большой автор. Зачем ему мое мнение?

И ошиблась.

Через какое-то время встречаемся уже в подмосковной Рузе, на очередном семинаре. И чувствую — какой-то холодок. Что-то не так.

И правда — Алексей Иванович очень расстроился, что я ничего не ответила, ничего не написала. Тогда, наверное, он преподал второй важный урок: чтобы ты себе ни надумывал, твое мнение всегда важно. И обязательно найди минуту написать коллеге, помочь советом или просто сказать, как круто получилось. Потому что новый текст — это всегда страшно. Даже если ты большой драматург с миллионом поклонников и десятками постановок по стране.

Хороший был тот Рузовский семинар.

Впрочем, плохих у Драгунской и Слаповского не было. Люди такие.

Читали хорошие пьесы, ходили ночью на подмерзшую реку, кормили приблудных котов у местной столовки. Много говорили. Немного пили. Алексей Иванович рассказывал про свою младшую дочь Агату. Я, на правах детского драматурга, давала ему смешные советы. И он снова улыбался.

Почему-то со мной он всегда говорил о своих дочерях.

Оглядываясь назад, понимаю: какое же хорошее у меня было драматургическое детство.

Есть куда уходить греться, когда становится совсем плохо.

Вообще, это большая человеческая удача — счастливое детство.

Мне повезло. Оно у меня было дважды. Да не только у меня. У всех у нас: тех, кто прошел эту «драгунско-слаповсковскую» школу. И я опять не про тексты. Хотя у всех тексты талантливые.

Это про дружбу, про уважение, про тактичность. Про понимание того, что за любой пьесой стоит ее автор — живой человек. И его боль. И нужно быть очень, очень аккуратным.

Драгунская — это про любовь, а Слаповский — про человеческое достоинство. Так они у меня срифмовались. Поэтому они так дружили. Одно без другого — никак. То, чего я не понимала тогда, в Сочи.

Очень теплый октябрь. Берег Черного моря. Я иду купаться утром, перед семинаром. Потому что когда еще я буду на море? Пробую воду. Очень холодная. Задумываюсь. Накануне с ребятами всю ночь говорили о драматургах, умерших в результате несчастного случая. Сильно задумываюсь. Оборачиваюсь и вижу, как в застекленной беседке сидят Алексей Иванович и Ксения Викторовна. Смотрят на меня. Драгунская (после мне расскажет) спрашивает: «Наша там что ль?» Алексей Иванович говорит: «Наша».

А я думаю: ну, если что, вдруг мышцы сведет или голова закружится, — вытащат. Вот они рядом. Приглядывают за мной.

И прыгаю с пирса в ледяное море. Потому что они там, за спиной. И нестрашно.

А сейчас — страшно. Беседка опустела.

Сама теперь.

Ярослава Пулинович

Я не была близко знакома с Алексеем Слаповским. Пересекались на фестивалях, семинарах. Но почему-то всегда, когда видела его, хотелось с ним поговорить, походить за ним «хвостиком», послушать его рассказы, размышления.

Он был талантливым и эмоционально щедрым. Бывают люди даже очень талантливые, но закрытые, холодные, не терпящие конкуренции.

Алексей Иванович был совсем другим — он любил молодость, одаренность, он многим помогал, продвигал. Возле него хотелось погреться. Бывает, человеку пишущему достаточно одного доброго, но серьезного разбора его текста, чтобы «стартануть», выйти на новый уровень. И, кажется, Алексей знал это и умел найти такие слова, как никто другой. В нем было какое-то удивительное легкое, свободное отношение к жизни, которое хотелось перенять, научиться жить так же, как он.

А теперь его нет. Как нет и Ксении Драгунской. Они были близкими и давними друзьями. Я помню, каким невероятным ударом стала для Алексея смерть Ксении Викторовны. Алексей Иванович пережил свою подругу всего на полтора года. В последний раз я видела их в Тильзите — хохочущих, летних, по сути еще таких молодых. Мы ходили гулять по ночному городу с вином. Был июнь 2019-го, никто даже в самых страшных снах не мог предположить, что случится дальше. И это было счастье.

Совсем недавно, в декабре, выйдя из больницы после страшной пневмонии, Алексей Слаповский опубликовал эссе «Удушье».

https://ptj.spb.ru/blog/pamyati-alekseya-slapovskogo/?fbclid=IwAR2wk8apc0mjx9VQ9BtrzKgnqnr9ZoyKc6jsgxWLKdbVtWnMOV9Mr5fnYBc

Маховская Ольга

Мой Слаповский Алексей Слаповский.

Мы познакомились 15 лет назад, много времени прошло, а общались мало. Сколько бы ни общались, перестукивались, было бы мало. Последняя переписка из дому между двумя больницами, никому не покажу, такая была связь мистическая, пугающая.

Огромный человек, который старался быть аккуратным, бережным с мелкими, чтобы не раздавить, не застить горизонт, дать дышать.

Тема дыхания сошла на откровение про  удушье. Написал себе некролог, а мы думали, начало нового романа, наперекор. Хотя душили, подтапливали  его постоянно. Взять хотя бы эти премиальные истории, когда до финала доводили, а дальше – нет, дальше свои, из тусовки. Завистников было под стать экстраординарности.

Я не встречала людей, которые бы с такой ответственностью относились к своему таланту. Работоспособность и продуктивность неистовые. Страдивари и Моцарт в одном, сам создавал инструмент, и сам играл, учил, настраивал время на добрый лад. Миссионер, воин света. У него учились, пытались учиться очень многие, я тоже в период своей бурной сценарной деятельности и консультирования телепроектов.

Образован безбрежно. Читал научные статьи, говорил, что был бы социальным психологом, если бы не был писателем. Или я это говорила, читая его тексты, так точно он выхватывал типажи и мотивации. Маленького, слабого человека помещал в классический сюжет, трагедию, и давал ему шанс выжить, выкарабкаться. Не знаю, есть ли у нас теперь такой шанс?

Любил людей всяких, но более всего, деятельных, включая психопатов, из тех, кто живет под лозунгом «Все умрут, а я останусь». А сам жил под противоположным: «Я умру, а все останутся», нужно работать, как вы будете жить, неокрепшие еще?  

Думаю, верность ценил более других человеческих качеств, расставался тяжело. Без друзей не мог жить, вот и ушел за ними, Ксения, Сергей.

Умел слушать. Только откроешь рот, чтобы высказать соображение,  а он уже точно сформулировал, намотал на ус, прикидывает. Его тексты оставались бесшовными, их нельзя было читать по частям, начал, и пропал, дочитал к утру, а вечером снова тянет в миры Слаповского.

Спасибо ему за то, что оставил ориентиры, артефакты жизни в любви, напоминания о божественном замысле. Кого-то это спасет от безнадежности.

Тем, кто еще ничего не читал, советую начать с «Синдрома Феникса», как и я. По нему был поставлен сериал, можно сравнить. Голосом Слаповского говорит радио. Да все теперь говорит его голосом…

https://www.facebook.com/makhovskaya/posts/pfbid0FFUVuTdUVndQAHGFN69yWtevP91S2aPcQ4wqA1cBw8tgCj9rDCGhMUsdMuC81NRDl

Вера Павлова

Умер Лёшенька Слаповский. Задохнулся. Совсем недавно обменялись записочками в мессенджере.
Его последняя - от 25 ноября: "Вот и жизнь прошла, как прошли Азорские острова". Декабрь, больница, пневмония. Отмолили-выходили. Задышал. Написал текст "УДУШЬЕ". Читала его вслух всем своим.
Этот текст оказался завещанием.



https://www.facebook.com/vera.pavlova.522/posts/pfbid0VGYWtKdaDACyPLXsoMHZ7jfxamxSejac9wMFbvWqryGFeWyEhqtEXdyDSGQEsWzMl

Вера Павлова

Не исправить. Напрасна ярость.
Не связать путеводную нить.
Значит, вот что такое старость:
хоронить, хоронить, хоронить.
Смерть, холодная злая сука,
смой больничный уродливый грим,
дай запомнить родного друга
молодым, молодым, молодым.

https://www.facebook.com/vera.pavlova.522/posts/pfbid023mWbXbzji6RyGD6a7sXtceHJ8ukekBik7XVgeqgGCjGVWaPZgaCVdvPegvaELNaVl