27 октября 2019 г скончался диссидент и правозащитник Владимир Буковский

Советский диссидент, писатель Владимир Буковский умер в возрасте 76 лет в больнице в Кембридже после продолжительной болезни.
Буковский – один из основателей диссидентского движения в СССР. Он был исключен из школы в 1959 г. за участие в издании рукописного журнала, с 1960 г. был одним из организаторов регулярных собраний молодежи у памятника поэту Маяковскому в Москве. После ареста нескольких активистов-участников этих собраний, у Буковского проводили обыски и изъяли его сочинение о необходимости демократизации ВЛКСМ, а в 1961 г. он был отчислен из МГУ.

https://www.vedomosti.ru/politics/galleries/2019/10/28/814837-umeet-pobezhdat


«Не винтовка, не танки, не атомная бомба рождают власть, не на них власть держится. Власть — это покорность, это согласие повиноваться, а потому каждый, отказавшийся повиноваться насилию, уменьшает это насилие ровно на одну двухсотпятидесятимиллионную долю. Только на кладбище обретают люди абсолютное равенство, и если вы хотите создать из своей страны гигантское кладбище, что ж, тогда записывайтесь в социалисты.

Говорят, один чудак-англичанин двадцать лет крысам хвосты рубил, все ждал бесхвостого потомства — не дождался и плюнул. Не хватало ему огонька, здоровой веры в светлое будущее. Другое дело у нас: десятки лет рубили людям головы — и наконец стали-таки рождаться безголовые люди нового типа. Собаки и чекисты не выносят прямого взгляда.

Я не из правого и не из левого лагеря. Я из концлагеря.

Я поймал трех муравьев и бросил их в кружку — хотелось мне посмотреть, насколько муравьи лучше людей. Естественно, они попытались выбраться, но я стряхнул их на дно. Они опять попытались — я опять стряхнул. В общей сложности они сделали около ста восьмидесяти попыток — и все, кончено, безрезультатно. Потом они затихли на дне, сползли и уселись в кружок. Интересно, о чем они думали или говорили? Я долго смотрел за ними, но они больше не попытались убежать. Кружка с муравьями простояла в траве почти три дня. Несколько раз моросил дождь, садилось и вставало солнце, но они так и сидели в кружок и шевелили усами — должно быть, анекдоты рассказывали. А что им остается делать? Они уже все поняли, им больше ничего не надо.»

В.К.Буковский

Один из самых известных диссидентов, Владимир Буковский проходил школу советской жизни в психоизоляторах, пермских лагерях и знаменитом Владимирском централе. В общей сложности в тюрьмах и на принудительном лечении он провел 12 лет. В 1976 году советские власти обменяли Буковского на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана, после чего Буковский переехал в Кембридж. Но в Великобритании он не прекратил активной общественной деятельности: до последних дней он участвовал в российском демократическом движении. В 2007 году он выдвигался кандидатом в президенты России на выборах 2008 года, но его кандидатура не была зарегистрирована ЦИК. В 2008 году принимал участие в организации Объединённого демократического движения «Солидарность», а годом позже вошел в бюро федерального политсовета движения. В 2014 году МИД России отказал Буковскому в российском гражданстве. Его сердце остановилось 27 октября, он скончался в больнице Кембриджа.

В сентябре 2007 году, когда Буковский пытался баллотироваться в президенты России, в интервью корреспонденту NT Наталье Морарь он рассказал, как его пытались сломить и запугать, и как он победил свои страхи.

Чего вы боялись больше всего?
Самое жуткое — это страх не за себя, а за своих близких. Очень часто именно этим и угрожали — что с ними что-то сделают. Хотя, когда ты решаешься на инакомыслие, на сопротивление в несвободных, а особенно тоталитарных режимах, ты понимаешь, что это возможно и, скорее всего, произойдет. Это тяжело. Но даже страх за близких не может и не должен влиять на твое решение.

Чего вы боялись в лагере?
«Боялись» — не совсем правильное слово. Скорее опасались продления тюремного срока. Ты попадаешь под пресс, и это уже неизбежная вещь. Тебя могут надолго послать в одиночную камеру или в карцер, где будут пытать холодом. Многие там простужались и умирали. Довольно типичный способ давления на заключенного — голод, так называемая пониженная норма питания, норма 9Б. Это обычная вещь для тех, кто находится в карцере, но на такую норму могли переводить любого, кто находился и вне его. Человека могли продержать так месяц, а потом просто продлить срок. В другие времена в качестве дополнительного прессинга использовали уголовников. Во времена Александра Солженицына и Варлама Шаламова, когда у политических заключенных были очень плохие отношения с уголовным миром, пугали тем, что посадят в камеру к уголовникам.

Чем пугали в психиатрической больнице?
Не пугали. Применение различных препаратов в качестве наказания — это была часть «нормальной» жизни любой психиатрической больницы. Использовались такие препараты, как сульфазин и аминазин. Сульфазин — это раствор серы в персиковом масле. При введении его внутримышечно у человека начинался абсцесс: очень высокая температура — 42 градуса — и дикая боль. Обычно делали три укола — два в ягодицы и один под лопатку. Вы не можете двинуться и чувствуете себя распятым на кресте. Аминазин — менее противная вещь. От него вы впадаете в состояние полного отупения. Вас кормят, поят, а вы только спите и спите, превращаетесь в амебу.

И как вам удавалось с этими страхами справляться?
Прежде всего надо отлично понимать, что вы находитесь в клетке с дикими зверями. Если покажете малейший страх — вам же хуже. Главное — не позволить панике охватить тебя в самый первый момент, когда происходит что-то страшное. Это требует усилия воли. А дальше включаешь разум: что они могут сделать, чего не могут, что скорее сделают, а что нет. Вы начинаете вести себя как рациональный человек, поэтому страх отступает, ведь это животное чувство. Здесь нет какого-то универсального средства — исключительно усилие воли. Очень помогает прием, когда ты отстраняешься от всего происходящего, смотришь на себя со стороны, словно ты не субъект, а сторонний наблюдатель. Помогает, если находишь и комичную сторону всего происходящего. Мне, по крайней мере, помогало. К примеру, я однажды объявил голодовку из-за того, что ко мне не допускали адвоката. Меня начали насильно кормить. Они вводили еду через ноздрю при помощи шланга с железным наконечником, по диаметру намного больше ноздри. Мне каждый день рвали ноздри — связывали в смирительную рубашку, привязывали к топчану, садились на ноги, держали за голову и пихали мне этот шланг с железным наконечником. Рвали хрящи, кровь текла во все стороны, я задыхался, все это шло в горло — и так каждый день. Спать невозможно, из-за голодовки перевели в камеру смертников, а там ни читать, ни курить нельзя. Вот ночью хожу взад-вперед по камере, шмыгаю носом. И думаю про себя: надо же, как устроена жизнь, никогда не думал, что есть некая связь между моим носом и Московской коллегией адвокатов. И сразу стало смешно. А раз смешно, значит, не страшно. И не больно. Еще одна вещь, которую я широко использовал и всем рекомендую, — подумать о том, что хоть сейчас все так безнадежно и вам очень страшно, лет через двадцать вы будете вспоминать и смеяться. Полезно подумать также о том, что через двадцать лет будет очень стыдно за свой страх, за страх, который вы не сумели подавить.

https://newtimes.ru/articles/detail/186942/?utm_source=facebook&utm_medium=social&utm_campaign=thenewtimes&utm_content=rss&fbclid=IwAR0y72xI9CyYttKsJOujVmK511GhMTQm0Br-p2Mb5r7MYiwNgvqBB8NN0Aw

Людмила Алексеева. "Гражданин Буковский" (1979)

Людмила Михайловна Алексеева (род. 1927) — российский общественный деятель, участница правозащитного движения в СССР и постсоветской России, одна из основателей (в 1976 году) Московской Хельсинкской группы, с 1996 года председатель МХГ. В 2002—2012 годах — член Комиссии по правам человека при Президенте Российской Федерации (впоследствии преобразован в Совет при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека). Текст рецензии Алексеевой на книгу В. Буковского «И возвращается ветер...», «Хроника», Нью-Йорк, 1978 - приводится по изданию: "Континент", 1979. №19.




ГРАЖДАНИН БУКОВСКИЙ

Книга Владимира Буковского начинается и заканчивается описанием событий двух неполных суток в декабре 1976 года — от приказа «с вещами на выход» в камере Владимирской тюрьмы до снятия наручников в самолете, пересекающем советскую границу. А затем, еще ощущая боль от этих наручников, — выход в толпу встречающих и корреспондентов всех газет и телекомпаний мира: «Г-н Буковский, каковы ваши планы на будущее?», «Что вы думаете по поводу...?», «Как вы расцениваете...?». «Говорят, если внезапно поднять водолаза с большой глубины на поверхность, он может умереть, или, во всяком случае, заболеть такой болезнью, когда кровь кипит в жилах, а всего точно разрывает изнутри», — это первая фраза книги.

Но главное содержание ее в том, что перемежает описание этого необычного путешествия из Владимира в Цюрих: в биографических отступлениях, начиная со школьных лет, за которыми почти непосредственно следует первый арест, а потом — психбольницы, лагеря, тюрьмы с тремя недолгими просветами воли, в общей сложности менее четырех лет, и лихорадочная спешка — успеть сделать как можно больше до нового неминуемого ареста... Как-то не выговаривается об этой книге «мемуары», «воспоминания». Это не дела давно минувших дней, а наша теперешняя жизнь, еще не ставшая историей. Автору едва за 30. Но ему есть о чем рассказать и молодым и старым, потому что жизнь Буковского — это живое свидетельство об удивительном явлении современности, с корявым для русского уха названием «диссидентское движение».

Еще в ранней юности, взглянув окрест себя, Володя Буковский увидел ту же ложь и те же мерзости, которые все мы видим постоянно. Но, не видя, как всякий нормальный человек, возможностей перемен в Советском Союзе, он все-таки отказался смириться с выводом, что плетью обуха не перешибешь. Вся его дальнейшая жизнь — итог этого сознательного выбора. Совсем недавно такой выбор не сулил ничего, кроме безвестной гибели. Это же ждало Буковского — если бы он оказался один. К счастью и для него, и для всех нас, он оказался не единственным, а одним из первых. Его книга — первое печатное свидетельство участника и очевидца движения, прошедшего все его стадии, от самых истоков. Началось с подпольных организаций, преимущественно молодежных. В 50-х годах они росли как грибы. В одной из них оказался 14-летний Володя: «После того как краснозвёздные танки — гордость и мечта нашёго детства — давили в Будапеште наших сверстников, кровавый туман застил нам глаза... Мы, дети социалистических трущоб, готовились как-нибудь поутру расстрелять безразличие и сдохнуть... Мы не планировали создать какой-нибудь новый строй взамен — нам нужен был взрыв, момент наивысшего напряжения, ...когда вдруг по всем улицам Москвы поднимутся НАШИ и неудержимо пойдут на штурм всех Лубянок, партийных комитетов и министерств... »

Но быстро пришло разочарование. Членство в подпольной организации делало юных бунтарей совершенно безопасными для властей. «В сущности, мы ничего не делали. Вся наша деятельность состояла в конспирации и вовлечении новых членов. Даже нелегальная литература не распространялась и не рекомендовалось ее доставать» — чтобы не навести КГБ на след. Взрослый Буковский добавляет к этому: «...логика всех начинающих примерно одинакова, и танцуют они все от печки, т. е. от истории КПСС... Мы забываем, что большевики работали в условиях свободы для создания тирании, а не наоборот; что существовала значительная свобода печати и свободная эмиграция, а всё руководство сидело в Цюрихе или в Баден-Бадене, ...что вся тайная полиция того времени умещалась в двухэтажном домике, ...что несмотря на это ловили большевиков чуть ли не каждый день. Но никто не давал им за пропаганду 10 лет тюрьмы, а ссылали в ссылку, откуда только ленивый не бежал... Уже в который раз покупаемся мы на коммунистическую пропаганду и забываем, что никакой революции большевики не сделали, а развили свою деятельность только после Февральской революции — в условиях полной свободы, да еще на немецкие деньги». И твердый вывод для себя: «...к демократии не идут подпольным путем. Нельзя учиться у них, если хочешь быть не таким, как они. Подполье рождает только тиранию, только большевиков любого цвета».

На следующем этапе, кем-то удачно названном «культурной оппозицией», уже переболевший подпольем Буковский оказался в числе первых. В X классе он участвовал в выпуске открытого литературного журнала: «Наша десятилетняя скука вылилась в довольно ехидную пародию на школьную жизнь, отчасти на советскую жизнь вообще». За этот журнал, выпущенный «забавы ради», Володя вылетел из школы. Вопреки почти официальному запрету ему удалось поступить в университет. Оттуда его, впрочем, тоже скоро выгнали, но уже за дела посерьезней. Летом 1958 года, во время открытия памятника Маяковскому, после официальной церемонии стали читать стихи желающие из публики. Начинание это стало повторяться. Получилось нечто вроде клуба под открытым небом, «московский Гайд-парк». Конечно, власти спохватились и вскоре прикрыли эти собрания. Осенью 1960 года Володя и двое его друзей решили возобновить чтение у памятника, в надежде, что после двух-трех раз придут и те, кто собирался тут два года назад и не очень напуган разгромом. Так и случилось.

Среди «старичков Маяковки» Буковский нашел друзей и единомышленников. Чтения «на Маяке» привлекали сотни людей. Народ собирался разный — и те, кого интересовало только чистое искусство, и такие, как Буковский, приходившие сюда потому, что в те дни свобода творчества, проблемы искусства и литературы оказались центральными в жизни общества. «Боролись мы за конкретную свободу творчества, и не случайно потом многие из нас влились в движение за права человека: Галансков, Хаустов, Осипов, Эдик Кузнецов и многие другие — все мы перезнакомились на Маяке».

В августе 1961 года были арестованы активисты Маяка Илья Бакштейн, Эдуард Кузнецов и Владимир Осипов. Галанскова, Хаустова, Буковского и еще человек 20 таскали на допросы. Вечерами они собирались, обсуждали ситуацию, советовались, как лучше отвечать. Тут они впервые услыхали о правовом положении свидетеля — целую лекцию об этом прочел им Александр Есенин-Вольпин. «Поражало меня, — пишет Буковский, — с какой серьезностью он рассуждал о правах в этом государстве узаконенного произвола. Как будто не очевидно было, что законы существуют у нас только на бумаге, для пропаганды и везде оборачиваются против тебя».

Буковский подробно излагает идею Вольпина в том виде, в каком она стала, после долгих споров и раздумий, его собственной идеей, определяющей его жизнь по сей день: «Идея Алика была гениальной и безумной одновременно. Гражданам, уставшим от террора и произвола, предлагалось просто не признавать их. Это можно было бы сравнить с гражданским неповиновением, если бы не двусмысленность законов, делавшая такое неповиновение образцом гражданской доблести... Идея фактически состояла в том, чтобы не признавать реальности, а — подобно шизофреникам — жить в своем воображаемом мире, в том мире, который мы желали бы видеть... Но в том-то и штука с коммунистами, что признать реальность созданной ими жизни, усвоить их представления — значит самим стать бандитами, палачами, доносчиками или молчаливыми соучастниками. Власть — это всего лишь согласие подчиняться, и каждый, кто отказывается подчиняться произволу, уменьшает его на одну двухсотпятидесятимиллионную долю, а каждый компромисс — усиливает его.

И разве реальная советская жизнь — не воображаемый шизофренический мир, населенный выдуманными советскими людьми, строящими мифический коммунизм? Разве все и так не живут двойной, а то и тройной жизнью? Гениальность идеи состояла в том, что она уничтожала эту раздвоенность, напрочь разбивала все внутренние самооправдания, которые делают нас соучастниками преступления. Она предполагала кусочек свободы в каждом человеке, осознание своей «правосубъектности», как выражался Вольпин. Иными словами, личную ответственность. Это-то и есть внутреннее освобождение». Беседы с Вольпиным были прерваны первым арестом. Почти два года провел Буковский в спецпсихбольнице, вышел на свободу в феврале 1965 года, а в декабре снова оказался на 8 месяцев в психбольнице — за участие в подготовке первой в СССР правозащитной демонстрации. Ее задумал провести Александр Вольпин в День Конституции, 5 декабря, с требованием гласности суда над писателями Синявским и Даниэлем.

По освобождении опять началась отчаянная гонка: успеть сделать как можно больше, пока не взяли. Суд над писателями вызвал публичные протесты, это имело отклик на Западе. «Впервые мы воочию убедились в силе гласности, видели страх и растерянность властей... Впервые у нас, в нашем мертвом обществе, возникал зародыш общественного мнения. На наших глазах начиналось движение в защиту прав гражданина... Зарождалось то удивительное содружество, где не было руководителей и руководимых, не распределялись роли, никого не втягивали и не агитировали. Но при полном отсутствии организационных форм деятельность этого содружества была поразительно слаженной... Мы не играли в политику, не сочиняли программ «освобождения народа», не создавали союзов «меча и орала». Нашим единственным оружием была гласность. Не пропаганда, а гласность, чтобы никто не мог сказать потом «я не знал». Остальное — дело совести каждого. И победы мы не ждали — не могло быть ни малейшей надежды на победу.., Шла не политическая борьба, а борьба живого против мертвого, естественного с искусственным».

Арест в 1967 году на три года оторвал Владимира от друзей. Он вернулся в Москву еще раз, на 2 года и 3 месяца, — и снова арест и 12-летний приговор. А через 6 лет состоялся беспрецедентный обмен, и Буковский, не увидев Москвы, нежданно-негаданно оказался на Западе. Неудивительно, что в книге человека с такой судьбой много места занимает описание тюрем — Владимирской и Лефортовской (последней — даже с оттенком лирики), лагерей — общего, где он был единственным политзаключенным среди уголовников, и политического — 35-го пермского, и психбольниц (Ленинградской специальной и общего типа на станции Столбовая под Москвой, а также Института Сербского). Казалось бы, что принципиально нового можно написать о нынешних тюрьмах и лагерях после книги Анатолия Марченко? Но время другое, и атмосфера другая, не только на воле, но и в неволе. Буковский описывает не столько тяготы лагерей (хоть и усилились они в 70-е годы), сколько борьбу политзаключенных за свои права, за человеческое достоинство — «с позиции гражданина».

Существенную роль в этом изменении атмосферы играют зарубежные радиоголоса, основательно разрушившие многолетнюю государственную монополию на информацию, раз и в неволе они слышны. Буковский умудрялся наладить слушание заграничных радиостанций и в лагере (по самодельному приемнику, спрятанному в физическом кабинете школы среди учебного оборудования), и в подмосковной психбольнице, где санитары помогли раздобыть комбайн — телевизор с преемником — и установили его в столовой. Каждое утро за завтраком здоровые «больные» ловили радиопередачи Би-Би-Си. «Ну, чем не символическая картина нашего славного отечества! Огромный сумасшедший дом, где все разворовано до последней картофелины, где всем распоряжается горстка «здоровых», да и те — спившиеся жулики, предпочитающие прикидываться шизофрениками.

Сидим и слушаем, что нам из Лондона расскажут о нашей жизни». А во Владимирской тюрьме: «...не успевала иногда закончиться наша очередная голодовка, как надзиратели тайком сообщали нам подробности передач Би-Би-Си или радио «Свобода» об этой самой голодовке — даже их увлекла эта радиовойна». Офицеры и начальники тоже знают: если завопят в Лондоне, Мюнхене, Вашингтоне о владимирских делах — жди комиссии из Москвы, а уж если приедут, то найдут неполадки — глядишь, выговор, а то и снимут кого-нибудь. Вот и крутят по ночам приемники, спрашивают друг друга наутро: было вчера что-нибудь? «Почти все слушают западное радио, — констатирует Буковский, — ...меня даже конвойные на этапе узнавали».

Буковский не идеализирует Запад, который он имеет возможность наблюдать теперь собственными глазами. Он отвергает «хитроумно-наивные» доктрины теоретиков и политиков, ищущих компромиссного решения взаимоотношений с СССР, в обход морального противостояния. «Изнеженные западные демократии забыли свое прошлое, свою суть, а именно, что демократия — это не уютный дом, красивая машина или пособие по безработице, а прежде всего право бороться и воля к борьбе». Но ведь и у нас, когда речь идет о борьбе за что бы то ни было помимо собственных материальных благ, можно ли делать ставку на большинство?

Тем не менее, дело движется. И движется оно с помощью тех людей с Запада, кто не забыл, в чем суть демократии, и поэтому увлеченно втягивается в нашу гражданскую борьбу. С благодарностью вспоминает Буковский об английском юристе Эллмане, после визита которого в Институт Сербского освободили оттуда Владимира в 1966 году, о корреспонденте Ассошиэйтед пресс Роджере Леддингтоне, который вместе с ним при необходимости убегал от кагебистов и не сплоховал в спровоцированной ими драке. При решении главной своей задачи — пресечения психиатрических репрессий против инакомыслящих — Буковскому тоже пришлось ориентироваться на поддержку Запада. Он собрал доказательства таких репрессий — истории болезни 6 известных диссидентов, свидетельства прошедших через психушки людей и их родственников, добавил собственные показания, и план был — убедить кого-либо из видных советских психиатров выступить публично с оценкой этих материалов.

Но «Сахарова среди них не нашлось». Спасли положение специалисты с Запада, которым он передал материалы с призывом огласить их на международном съезде психиатров в Мехико, за что и получил свой 12-летний срок. Съезд в Мехико отказался «вмешиваться в политику», но нашлись люди, которые не оставили этого дела. Был создан Международный комитет по борьбе с злоупотреблениями психиатрией, во многих странах стали работать комитеты психиатров, подготовившие общественное мнение Запада к следующему съезду — в Гонолулу (1977 год), который, наконец, принял резолюцию, осуждавшую СССР за использование психиатрии в политических целях. Дело, конечно, не в словах на бумаге, это дало и практические результаты.

Психиатрические репрессии не удалось искоренить полностью, однако и советским властям не удалось сделать их широко применяемым средством борьбы против диссидентов, что явно входило в намерения властей в конце 60-х — начале 70-х годов, когда стало ясно, что политические суды не удается проводить без скандальной огласки. Еще хочется отметить способность Буковского давать — возможно, впервые — оценку существа дела во многих событиях. Очень интересны его рассуждения об «экономических» судебных процессах 60-х годов как о не замеченной Западом расправе советских властей с особой формой внутренней оппозиции; о борьбе школ в советской психиатрии; о принципиальной разнице между следствием по уголовным и политическим делам; о роли повального воровства в укреплении нашей несвободы; о революции; об «оттепели», называемой хрущевской, и др.

Я прочла эту книгу залпом, не отрываясь, и уже несколько дней перебираю в уме отдельные эпизоды, остроты, раздумываю над выводами автора. Радостно убедиться, что Буковский, которого его друзья знают как сильного, благородного и умного человека, к тому же еще — талантливый писатель.

https://philologist.livejournal.com/9163652.html?utm_source=3userpost&fbclid=IwAR3seDRK-j8ysOtatJ15LwV2FkgT8D0XFFqO3hXvRb2vwJisdKSIVl2TLSU