Об ужасном дяде, или один несвятой среди святых

«Носите, ребята, все-таки царские»…

Ночь с 29 на 30 января 1919 года. Петроград, Петропавловская крепость. Только что из тюрьмы на Шпалерной сюда привезли трех арестантов-однофамильцев: великих князей Николая и Георгия Михайловичей (родных братьев) и их кузена — великого князя Дмитрия Константиновича. Романовых, естественно…

Дальнейшее мы знаем из рассказа вездесущего французского журналиста Поля Эрио. Вряд ли он мог быть свидетелем событий. Просто он умел находить свидетелей и расспрашивать их. Современники, во всяком случае, Полю Эрио верили: на вранье он не попадался. Итак, вот что он пишет: «Разбуженный и выведенный из своей одиночки, великий князь Николай Михайлович предположил, что его собираются отправить в Москву. Он так мало подозревал, что его ведут на расстрел, что взял с собой котенка, которого вырастил в тюрьме. Был 1 час 20 минут, когда машина, которую сопровождали шесть красногвардейцев, выехала из тюрьмы…

Когда великие князья были выстроены перед ямой, комиссар, который командовал взводом, приказал им снять шубы и пиджаки. В этот момент Николай Михайлович заговорил… Как передали мне, он говорил довольно долго, и спокойствие, которое он показал перед смертью, взволновало самих красногвардейцев. Затем четыре великих князя обнялись. Николай последний раз погладил котенка, которого доверил одному солдату, и несчастные разделись. Они были сражены одним залпом. Затем тела были сброшены в зияющий ров…».

Этот рассказ дополняют воспоминания доктора Мальцева, лечившего четвертого расстрелянного в ту ночь великого князя: Павла Александровича (сильно больной, он дожидался решения своей судьбы в тюремной больнице. Его даже на расстрел принесли на носилках). Так вот доктор Мальцев слышал от тюремщика Петропавловской крепости: в 3 часа ночи солдаты Благовидов и Соловьев провели по пояс обнаженных узников на территорию Монетного двора, где у крепостной стены напротив собора была вырыта глубокая братская могила, и в ней уже лежали закоченевшие на морозе тела расстрелянных…

Потом еще разные люди рассказывали какие-то подробности. Понять, что тут легенда, а что правда, уже невозможно. А подробности такие: Дмитрий Константинович, как человек очень религиозный, в последние минуты молился о спасении душ своих палачей. Ему вторил Павел Александрович: «Боже, прости им, они не ведают, что творят». А Николай Михайлович тем временем стянул сапоги и бросил их солдатам: «Носите, ребята. Все-таки царские…»


Великий князь Николай Михайлович

Дополнительный ужас ситуации придает телефонный разговор жены Павла Александровича — княгини Ольги Палей – с женой Горького, актрисой МХТ и народным комиссаром по театрам Марией Федоровной Андреевой 31 января – то есть больше чем через сутки после расстрела. О котором тогда еще никто не знал. Ольга Валериановна затем и телефонировала на квартиру Горького, чтобы в очередной раз похлопотать за мужа. Трубку взяла Андреева. В своих мемуарах Ольга Палей пишет:
«Мария Федоровна,— говорю я,— я в страшной тревоге, еле держусь на ногах, умоляю Вас, скажите мне, где мой муж?..

— Но Ваш муж не подвергается никакому риску, — отвечает она мне,— сегодня Алексей Максимович должен вернуться из Москвы с подписанным распоряжением об освобождении их всех.

— Но мне сказали, что их увезли! Об их участи ходят самые зловещие слухи.

— Что за идея,— говорит она мне,— правительство Советов никогда не наказывает без причины, теперь в России есть правосудие; даю Вам слово, что Ваш муж вне опасности».



Я бы только хотела предостеречь читателей от того, чтобы они приняли Марию Федоровну за лицемерку. Да нет, она, скорее всего, и правда верила тому, что говорила. Так же как и Горький верил, что он сможет помочь. Он очень старался. Докучал Ленину с просьбами о великих князьях. Говорил: «Ну совершите вы умный поступок! Зачем множить мучеников и героев! Это достойные люди, они ни в чем не виноваты. А Николай Михайлович Романов – еще и крупный, признанный в мире историк». «Революции не нужны историки», — ответил ему Ленин. Так во всяком случае рассказывают. Хотя есть и другая версия, которую излагал сам Горький в беседе с друзьями: мол, ему удалось убедить Ленина в том, что Великие князья не представляют опасности для Советской власти. И Ленин даже выдал ему письменное распоряжение об их немедленном освобождении. С этим распоряжением Горький помчался на вокзал, чтобы ехать в Петроград. Но он и в поезд не успел сесть – на перроне купил газету, а там – сообщение о расстреле Романовых…

Прошли годы. В 1981-ом Русская Зарубежная церковь канонизировала их всех: убитых большевиками Романовых… За единственным исключением: Николая Михайловича. Почему-то он один в мученики не вышел… Да, впрочем, он и правда выбивался из семьи. Александр Бенуа скажет о Николае Михайловиче: «Самый культурный и самый умный из всей царской фамилии». Он ведь был настоящим ученым. Потому-то и предвидел многое, и пытался предотвратить, и предлагал пути… Увы, безуспешно.


Великий князь Павел Александрович с женой Ольгой Палей (морганатический, но счастливый брак)


В.к. Георгий  Михайлович, брат Николая


Великий князь Дмитрий Константинович

В 20-х числах ноября 1916-го В.к.Николай пришел на прием к царю, своему племяннику, и врезал правду-матку: «Я долго колебался открыть тебе истину, но после того, как твоя матушка и твои обе сестры меня убедили это сделать, я решился. Ты неоднократно выражал свою волю «довести войну до победоносного конца». Уверен ли ты, что при настоящих тыловых условиях это исполнимо? Осведомлен ли ты о внутреннем положении не только внутри империи, но и на окраинах (Сибирь, Туркестан, Кавказ)? Говорят ли тебе всю правду или многое скрывают? Где кроется корень зла? Разреши в кратких словах выяснить тебе суть дела. Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше — накануне эры покушений…

Пока производимый тобой выбор министров при таком же сотрудничестве был известен только ограниченному кругу лиц (имеется в виду назначение министров по указке императрицы Александры Федоровны, которой, в свою очередь, указывал Распутин – прим.СДГ) — дело могло еще идти, но раз способ стал известен всем и каждому и об этих методах распространилось во всех слоях общества, так дальше управлять Россией немыслимо. Неоднократно ты мне сказывал, что тебе некому верить, что тебя обманывают. Если это так, то же явление должно повторяться и с твоей супругой, горячо тебя любящей, но заблуждающейся, благодаря злостному, сплошному обману окружающей ее среды. Ты веришь Александре Федоровне. Оно и понятно. Но что исходит из ее уст, — есть результат ловкой подтасовки, а не действительной правды. Если ты не властен отстранить от нее это влияние, то, по крайней мере, огради <себя> от постоянных, систематических вмешательств этих нашептываний через любимую тобой супругу».

Николай Михайлович не знал, примет ли его государь, поэтому заранее написал все это в виде письма, а когда личная встреча все-таки состоялась, просто зачитал написанное (а потом отдал письмо адресату). Это был не первый и не последний раз, когда царю говорили нечто подобное про Распутина. Первым был еще Петр Столыпин в 1909 году. И ничем хорошим это никогда не кончалось. И все же Николай Михайлович просто не мог молчать. Император выслушал дядю довольно спокойно, по его реакции вообще невозможно было понять: возымело ли сказанное на него хоть какое-то действие. Собственно, он просто переслал письмо жене в Петербург (сам царь в этот момент находился в ставке в Могилеве и там же состоялся весь этот разговор). Но вот императрица, по своему обыкновению, отреагировала весьма бурно: «Мой ангел милый! Я прочла письмо Николая и страшно возмущена им. Почему ты не остановил его среди разговора и не сказал ему, что если он еще раз коснется этого предмета или меня, то ты сошлешь его в Сибирь, так как это уже граничит с государственной изменой? Он — воплощение всего злого, все преданные люди ненавидят его — даже те, кто не особенно к нам расположены, возмущаются им и его речами. Этот человек должен трепетать перед тобой; он и Николаша (великий князь Николай Николаевич – прим.СДГ) — величайшие мои враги в семье <…>. Женушка — твоя опора, она каменной скалой стоит за тобой. Я спрошу нашего Друга (Распутина – прим.СДГ), считает ли Он уместным, чтоб я поехала через неделю, или, так как тебе нельзя двинуться с места, не следует ли мне здесь оставаться <…>. Благословляю и целую без конца. Всецело Твоя». В этом ее письме не было ничего необычного. При любой чьей-либо попытке открыть самодержцу Российскому глаза на самоубийственность его действий и решений она реагировала именно так: «Все это интриги против твоей женушки»…

Ну и Распутин, тоже читавший письмо великого князя, добавил жару: «Не проглянуло нигде милости Божией, ни в одной черте письма, а одно зло, как брат Милюков, как все братья зла»…

Дальнейшие события вот-вот, в ближайшие дни, развернутся. Как уже сейчас можно догадаться, вопрос о ссылке великого князя Николая Михайловича предрешен (хотя случится эта ссылка только после убийства Распутина). Но – давайте просто следить за событиями в режиме реального времени на «1917»… А пока – о том, что же было раньше. До описанных событий. Ведь к этому времени Николай Михайлович прожил целую жизнь, да еще какую!

По прозвищу Бимбо


Николай Михайлович во время службы в гвардии

Родился он в семье любимого брата тогдашнего императора Александра II — Михаила Николаевича. О степени близости братьев говорит уже тот факт, что они виделись 1 (13) марта 1881, около двух часов дня, то есть за несколько минут до того, как Александр II был смертельно ранен взрывом бомбы, и Михаил Николаевич чуть ли не первым примчался на место взрыва, распоряжался перевозкой раненого и потом не отходил от брата до самое его кончины.

Таким образом сын В.к.Михаила Николаевича — Николай Михайлович приходился кузеном следующему императору – Александру III, и двоюродным дядей Николаю II, который называл его не иначе, как «ужасный дядюшка». Но не будем забегать вперед.

Когда великий князь Николай был мальчиком, его прозвали Бимбо – по имени любопытного слоненка из сказки Киплинга. Слоненок из любопытства всюду совал свой длинный хобот. Николай штудировал науки. Бабочек начал коллекционировать и изучать с детства, а к концу жизни обзавелся коллекцией в 18 тысяч экземпляров, открыл 6 видов и подвидов и написал 9-томный фундаментальный труд о чешуекрылых, которым энтомологи пользуются до сих пор. Это не говоря о его трудах по отечественной истории…

Внешне Николай Михайлович отличался от Романовых, обычно так похожих друг на друга – он пошел в мать, был горбонос и смугл. В молодости — довольно красив. А в любви – несчастлив. В молодости он влюбился в дочь Великого герцога Баденского Викторию. А ее за него не отдали: она-то была согласна. Папенька не велел. Сославшись на слишком близкое родство: Виктория приходилась Николаю троюродной племянницей по отцу, и одновременно с этим двоюродной сестрой по матери. Нехорошо, конечно… Но в семье Романовых такое случалось. Например, брат Николая Михайловича – Александр (Сандро) женился же на великой княжне Ксении, приходившейся ему двоюродной племянницей (об их союзе мы как-то раз рассказывали).


Виктория в молодости – уже жена шведского наследника

Скорее всего, у честолюбивого герцога просто были на дочь другие виды – ведь в итоге ее выдали замуж за шведского наследника престола, и со временем Виктория стала королевой Швеции. С Николаем она, впрочем, сохранила дружбу на долгие годы. При этом не пыталась спасти его из заточения в 1918 году, в отличие от королевы Датской…

Верный своей юношеской любви, Николай долгое время и не пытался устроить свою семейную жизнь. Впрочем, он с головой окунулся в науку. Председатель Русского Географического и Русского Исторического общества, почетный доктор истории Московского университета, действительный член Французской академии (этой чести, кстати, весьма редко удостаивались иностранцы)… Некоторые свои труды он предпочитал писать по-французски. В России опубликовать мог не все – цензура-с. Николай II лично запретил ему публиковать две главы из фундаментального труда по Александру I. (для желающих особо глубоко погрузиться, отрывок из этой книги приведен здесь). В частности, запрещена была глава о любовной связи жены Александра I — императрицы Елизаветы Алексеевны с кавалергардом Охотниковым и об их внебрачном ребенке (на счастье бездетного императора, это была девочка. Родился бы мальчик – это бы весьма запутало вопрос о престолонаследии).


Виктория – опытная королева во время Первой Мировой

Но и то, что позволили опубликовать Николаю Михайловичу, вызвало большое возмущение у монархической (она же патриотическая) общественности. Историкам, кажется, во все времена приходилось нелегко! Особенно, если приводимые ими факты противоречили государственной идеологии… Николай Михайлович первым осмелился прямо написать о сознательном участии Александра I в убийстве отца – императора Павла I. Ничего не поделаешь, факты! Кстати, практически одновременно с его трудом вышла в свет драма Дмитрия Мережковского «Павел I», где тоже говорилось об этом, а также о крайнем самодурстве Павла. На Мережковского и его издателя тут же подали в суд за «дерзостное неуважение к Верховной власти». Адвокат только тем и отбился, что зачитывал суду выдержки из труда великого князя Николая…

На Романова в суд подать, естественно, никто не решился. Зато на него обрушилась патриотическая общественность. Лидер черносотенного Союза Михаила Архангела Владимир Владимир Пуришкевич писал: «Приглашение великого князя Николая Михайловича приехать к нему в любой день и час. Я боролся с самим собой: ехать или не ехать? Ибо великий князь Николай Михайлович в своих исторических трудах выставлял в крайне неприглядном виде своих царственных дедов и прадедов и марал их. Мне он казался крайне несимпатичным». Ему вторил  начальник канцелярии Министерства Императорского Двора: «Довольно красивый и очень умный, он был прожженным интриганом. Он всегда всех критиковал, но сам никогда ничего не делал. Когда Царь уехал на фронт, Николай Михайлович остался в Петрограде. В клубе, где он всегда был в центре внимания, его язвительные высказывания, ниспровергавшие все, что можно, наносили большой вред самодержавию. Критика, исходящая из высших сфер, заражала своим ядом всех и разрушала моральный авторитет Государя. Императрица ненавидела его до глубины души». Вот что правда, то правда. Александра Федоровна ненавидела и говорила о великом князе: «Скверный он человек, внук еврея!» Она, впрочем, склонна была приписывать еврейское происхождение всякому, кто не выказывал достаточной преданности трону или ей лично. В данном случае под евреем подразумевался… Нет, все-таки не император Николай I, слава Богу. А другой дедушка, по матери – Великий герцог Леопольд Баденский (вышеупомянутая шведская королева Виктория, первая любовь Николая Михайловича – тоже его внучка. Не говоря уж обо всех Михайловичах, братьях и сестрах Николая). Каким боком тот вдруг — еврей, разбираться особого желания нет, наверняка найдутся иные охотники. Но интересно, что родной брат Николая — Сандро, отличался обычным для семьи Романовых антисемитизмом, и происхождение от Великого герцога Леопольда ему не мешало…

Ну а у Ники (императора Николая II) еще раньше, сразу по восшествии на престол появились причины не любить «ужасного дядю». После трагедии на Ходынском поле тот демонстративно отказался участвовать в коронационных торжествах. Мало того, он еще открыто выступал с пропагандой идей парламентаризма! Считал, видите ли, абсолютную монархию пережитком средневековья, губительным и опасным в условиях нового времени… Ратовал за учреждение конституции, которая ограничила бы власть монарха, поставив над ним закон… Утверждал, что только политическая реформа сверху, которая приблизит государственное устройство России к современным стандартам, может предотвратить революцию… И хотя ни к какой революции Николай Михайлович вовсе не призывал, в гвардии ему дали прозвище «Филипп Эгалите» — по имени герцога Орлеанского, родственника Людовика XVI, поддержавшего Великую Французскую революцию, но почти сразу же и казненного революционерами. Прозвище оказалось пророческим. Особенно с учетом последних слов, сказанных Филиппом Эгалите на эшафоте. Палач хотел снять с него сапоги (опять – сапоги!), а тот сказал: «Оставьте, они лучше снимутся после, а теперь поспешим».

Новая любовь и Лев Толстой

Что же представляла из себя вторая из запрещенных к публикации в России глав биографии Александра I? Это была глава о старце Федоре Кузьмиче. Был ли он ушедшим от мира императором, или тот все-таки умер в Таганроге в ноябре 1825-го? Начав исследовать эту тему, Николай Михайлович мечтал доказать, что Федор Кузьмич – это именно Александр I. Он был в этом почти уверен! А принадлежность к императорской фамилии, как бы там не относился к нему венценосный племянничек, все-таки открывала огромные возможности по доступу к архивам. Да вот только, изучив эти архивы, Николай Михайлович пришел к выводу: все это лишь красивая легенда.

По этому поводу у них завязалась переписка с Львом Толстым, который свято верил в легенду о Федоре Кузьмиче. Великий князь написал Толстому 18 писем, а тот ответил не меньше 19 раз. И обсуждали они отнюдь не только историю. В письме от 15 ноября 1901 года Николай Михайлович просит у писателя совета: жениться ему или нет? Речь шла о замужней даме, Елене Михайловне Барятинской, с которой у великого князя к этому времени довольно долго тянулась любовная связь — с мужем (между прочим, адъютантом Николая Михайловича) Барятинская давно разъехалась. И, при желании, могла развестись. О ее сыне и так давно уже заботился не муж, а великий князь Николай. Впрочем, незадолго до письма Толстому этот сын Барятинской, сильно болевший, умер, оставив Елену Михайловну безутешной. Вот всю эту коллизию Николай Михайлович и решился обсудить со Львом Николаевичем: «Психологические дела, конечно, сложные, женщина потеряла все со смертью своего единственного сына. Я ее любил в течение 15 лет, из коих первые годы были полной влюбленностью с моей стороны. <Потом> страсть уже охладела, и, наконец, последние года болезнь сына все поглотила. Теперь, как это ни невероятно, я влюбился в нее снова, но иначе, чем в молодые годы, а на почве сострадания. <…> That is the question, я не считаю себя вправе делать ей намеки на супружество, во-первых, <по причине> ее горя, а во-вторых, по той причине, что у меня 70-летний старик отец, немало горя тоже <видевший>. Следовательно, дело сводится к тому, что если она пожелает быть моей женой, я чувствую, что скажу немедленно «да». Но имею ли я на это право?! <…> Будьте добры, и если можете, дайте мне совет, – что делать. Крепко жму Вашу руку. Искренний поклон графине Софье Андреевне. Весь Ваш Н.М.»

От совета Толстой, впрочем, воздержался. Сказал, что не решается тут что-либо советовать. И в свою очередь попросил замолвить за него слово перед царем – насчет отмены отлучения от церкви. Из этого, впрочем, ничего не вышло… Мы уже знаем: царь не слишком-то слушал своего двоюродного дядю.

В 1905-ом, поддавшись впечатлениям революции и ее кровавого подавления, Толстой написал Николаю Михайловичу довольно обидное письмо: «Перед самым получением вашего хорошего письма, любезный Николай Михайлович, я думал о вас, о моих отношениях с вами и хотел писать вам о том, что в наших отношениях есть что-то ненатуральное и не лучше ли нам прекратить их. Вы великий князь, богач, близкий родственник государя, я человек, отрицающий и осуждающий весь существующий порядок и власть и прямо заявляющий об этом. И что-то есть для меня в отношениях с вами неловкое от этого противоречия, которое мы как будто умышленно обходим. Спешу прибавить, что вы всегда были особенно любезны ко мне и что я только могу быть благодарен вам. Но все-таки что-то ненатуральное, а мне на старости лет всегда особенно тяжело быть не простым. Итак, позвольте мне поблагодарить вас за вашу доброту ко мне и на прощанье дружески пожать вашу руку. Лев Толстой». На что Николай Михайлович отвечал: «Вы вполне правы, что есть что-то недоговоренное между нами, но смею Вас уверить, что, несмотря на родственные узы, я гораздо ближе к Вам, чем к ним. Именно чувство деликатности вследствие моего родства заставляет меня молчать по поводу существующего порядка и власти, и это молчание еще тяжелее, т.к. все язвы режима мне очевидны и исцеление оных я вижу только в коренном переломе всего существующего».

На этом на 3 года их переписка заглохла. Но, узнав, что Толстой разыскивает сведения о распорядке дня русских императоров, Николай Михайлович снова «вышел на связь», предложив свои выписки из архивов Николая I. На что Лев Николаевич с радостью отозвался и принес извинения за свою давешнюю грубость и несправедливость.

Что же касается женитьбы на Барятинской – Николай Михайлович ни на что так и не решился. Побоялся огорчить отца, уронить семейную честь. Повторилась та же история, что и с первой любовью: всем было можно, а ему одному – нельзя. Ведь к этому времени только ленивый в семье Романовых не вступил в какой-нибудь морганатический скандальный брак. Взять хотя бы того же Павла Александровича (тот самый узник Петропавловской крепости, которого принесли на расстрел на носилках). Вторым браком он был женат на Ольге Палей, разведенке. А родная сестра самого императора — Ольга Александровна! Она же примерно в то же время влюбилась в ротмистра кирасирского полка Николая Куликовского, развелась со своим законным супругом — принцем Ольденбургским, и преспокойно повторно вышла замуж! Похоже, напрасно патриоты и монархисты не любили великого князя Николая – он один-то и готов был жертвовать личным счастьем ради семейной чести Романовых! А впрочем, кто знает… Может, дело просто в эффекте застарелого холостяка?


Великая княгиня Ольга Александровна с первым законным супругом принцем Ольденбургским


Она же со вторым мужем Николаем Куликовским и сыновьями (морганатический, но очень счастливый брак)


Великий князь Михаил Михайлович (брат Николая) с женой Софией, внучкой Пушкина (морганатический, но очень счастливый брак)

Красный князь

Что было дальше… Убийство Распутина, которое Николай Михайлович, не участвовавший в нем, все же одобрил: «Мерзавец не сможет больше никому принести вреда». Кстати, убийство совершил его родственник – Феликс Юсупов, муж Ирины, племянницы Николая Михайловича. А тут еще «ужасный дядя» уговорил других великих князей подписать петицию на имя царя: о смягчении участи убийцам «Друга» (так император и императрица называли Распутина между собой). В общем, он доигрался. Венценосный племянник велел дядюшке убираться из Петрограда. Николай Михайлович написал в письме другу: «Александра Федоровна торжествует, но надолго ли, стерва, удержит власть? А он (император Николай II ‒ прим.СДГ), что это за человек, он мне противен, а я его все-таки люблю, так как он души не дурной, сын своего отца и матери; может быть, люблю по рикошету, но что за подлая душонка!»

В ссылку Николай Михайлович отправился в свое родовое имение в Херсонской Губернии – Грушевку. Оттуда он писал во Францию своему коллеге-историку несколько хвастливые письма, называя себе «лысым советчиком» убийц Распутина (и явно преувеличивая тем самым свое участие в заговоре): «Я рискую, вопреки моему желанию, оказаться чрезвычайно популярным в России; и, кто знает, куда могут завести меня события, которым суждено произойти в ближайшем будущем?». Что ж, и у историков бывают слабости и честолюбивые порывы, уводящие их далеко от реальности. Особенно если историки эти в анамнезе имеют дедушку императора и теоретически могут претендовать на престол…

Тем временем столичное общество, действительно, всячески выражало великому князю сочувствие. Французский посол Михаил Палеолог писал: «При получении известия об этом, мне тотчас приходит на память один исторический прецедент. 19 ноября 1787 г. Людовик XVI выслал герцога Орлеанского (того самого Филиппа Эгалите – прим.СДГ) в его имение Виллер-Коттрэ, чтоб наказать его за то, что он заявил в парижском парламенте, что только генеральные штаты имеют право разрешить королю дополнительные налоги. Так неужели Россия дошла до 1787 г.? ‒ Нет!.. Она зашла уже гораздо дальше. Подвергая суровому наказанию великого князя Николая Михайловича, Император хотел, очевидно, терроризировать императорскую фамилию, и ему это удалось».

В Петроград опальный великий князь Николай вернулся только в феврале 1917-го, после отречения своего племянника. Он сбрил бородку и выглядел помолодевшим. В петличку смокинга (наконец-то он, человек по натуре сугубо штатский, смог избавиться от этой гвардейской формы!) красную гвоздику по общему примеру вставлять не стал – ограничился красным галстуком. Но и это выглядело достаточно революционно… Тот же Михаил Палеолог видел его в один из мартовских дней: «После полудня, проезжая по Миллионной, я замечаю Великого князя Николая Михайловича. Одетый в цивильный костюм, похожий с виду на старого чиновника, он бродит вокруг своего дворца. Он открыто перешел на сторону Революции и сыплет оптимистическими заявлениями. Я его достаточно знаю, чтобы не сомневаться в его искренности, когда он утверждает, что падение самодержавия обеспечивает спасение и величие России; но я сомневаюсь, чтобы он долго сохранял свои иллюзии, и желаю ему, чтобы он не потерял их, как потерял свои иллюзии Филипп Эгалите».


Новомихайловский дворец в Петербурге, унаследованный Николаем Михайловичем от отца. Автор фото Автор: A.Savin

Николай Михайлович одним из первых встретился с Керенским. Обсудил с ним вопрос об отказе всех великих князей от права на престолонаследие и о передаче их имений в пользу государства. А также об установке памятника декабристам, инициатором которого был он сам, и ради этого готов был изрядно потратиться… Кроме того, он давал интервью газетам. Где не стесняясь, с беспощадностью историка говорил, что думает, о политике свергнутого племянника. Это, впрочем, многих покоробило. Его брат — Георгий Михайлович, тоже отнюдь не поклонник царя с царицей, писал в одном из писем: «Мы можем говорить между собой о чем нам угодно, но выносить грязь на улицу и поносить несчастного человека — это низко».

Потом еще Николай Михайлович вынашивал планы избираться в Учредительное собрание. И писал исследование «О подвигах Русского солдата в XIX столетии и об его любви к родине». Он был полон энтузиазма … первые месяцы. Уже к концу весны 1917-го его надежды стали понемногу угасать. «Анархия полная, — пишет он. — И никто не может сказать, когда будет положен конец подобному положению вещей. «Большевизм» все больше и больше захватывает провинцию, и некоторые уезды в ряде губерний полностью опустошены крестьянами и дезертирами… Жгут и громят все, никого не щадя. Временное правительство не в силах обуздать этот народный шквал». Кроме того, выяснилось, что новая власть в услугах убежденного демократа Николая Михайловича Романова не нуждается… «Уже более не говорилось о либерализме моего брата, великого князя Николая Михайловича, или о бескорыстии великого князя Михаила Александровича. Мы все вдруг превратились в «Романовых», врагов революции и русского народа»,— писал  в своих мемуарах Сандро… Тот же Михаил Палеолог, навестивший Николая Михайловича в его Новомихайловском дворце на Милионной в первых числах мая, был поражен резким изменением его настроения. Между ними произошел такой диалог: «Увидимся мы еще когда-нибудь? И что будет с Россией?» – «Вы очень мрачны, ваше высочество». – «Не могу же я забыть, что я висельник!»

И все же, пока не пришли большевики, великих князей никто не трогал. А после октябрьской революции события покатились, как снежный ком: «17 февраля 1918 года я был выселен из моего дворца и провел десять дней на пятом этаже в квартире одного из моих служащих с семьями двух моих верных камердинеров, Яценко и Василия. Между тем было три обыска, искали оружие и корреспонденцию»,— пишет Николай Михайлович. Ну а 26 марта в петроградской «Красной газете» был опубликован декрет: «Совет Комиссаров Петроградской Трудовой Коммуны постановляет: членов бывшей династии Романовых выслать из Петрограда и его окрестностей впредь до особого распоряжения с правом свободного выбора места жительства в пределах Вологодской, Вятской и Пермской губерний. Все вышеназванные лица обязаны в трехдневный срок явиться в Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией (Гороховая, 2) за получением проходных свидетельств». Среди вышеозначенных лиц был и Николай Михайлович. Проходное свидетельство он получил в Вологду.

Некоторое время он еще сносно прожил (в компании адъютанта, слуги и повара) в двух комнатах на втором этаже простого деревянного дома на Златоустинской набережной (ныне – набережной 6-й армии). Маленькая деталь: из его окон открывался вид на реку, Соборную площадь за рекой и архиерейский дом, где как раз подрастал 11-летний сын священника Тихона — по имени Варлам и по фамилии Шаламов…

Дальше – хуже. 1 июля арест, 21-го Николая Романова перевозят в Петроград, на Шпалерную (причем между этими двумя событиями – расстрел царской семьи в Екатеринбурге, о котором, впрочем Николай Михайлович долго не знал). О его освобождении хлопотали академики Российской академии наук и, как мы уже говорили, Горький… Николаю Михайловичу посоветовали написать письмо в Народный комиссариат по просвещению РСФСР. Он написал: «Седьмой месяц пошел моего заточения в качестве заложника в доме предварительного заключения. Я не жаловался на свою судьбу и выдерживал молча испытания. Но за последние три месяца тюремные обстоятельства изменились к худшему и становятся невыносимыми. Комиссар Трейман, полуграмотный, пьяный с утра до вечера человек, навел такие порядки, что не только возмутил всех узников своими придирками и выходками, но и почти всех тюремных служителей. Может во всякую минуту произойти весьма нежелательный эксцесс. За эти долгие месяцы я упорно занимаюсь историческими изысканиями и готовлю большую работу о Сперанском, несмотря на все тяжелые условия и большой недостаток материалов. Убедительно прошу всех войти в мое грустное положение и вернуть мне свободу. Я до того нравственно и физически устал, что организм требует отдыха хотя бы на три месяца. Льщу себя надеждою, что мне разрешат выехать куда-нибудь, как было разрешено Гавриилу Романову выехать в Финляндию. После отдыха готов опять вернуться в Петроград и взять на себя какую угодно работу по своей специальности, никаких коварных замыслов не имел и не имею против Советской власти. Просил бы эти строки довести до сведения Народного Комиссара Луначарского или просто передать их ему. Николай Михайлович Романов. Дом предварительного заключения. Камера № 207. 6 января 1919 г.»

Это, конечно, удивительно, до чего в начале 1919-го люди еще не понимали, что происходит. Истинного своего положения — не понимали! На что-то еще надеялись. Отказывались верить. Ведь красный террор начался не в одночасье, ситуация ухудшалась постепенно, день за днем… Лучше всех, кажется, представлял реальность датский посланник в Петрограде — Харальд Скавениус, которому его королева, дочь Анастасии Михайловны Романовой и, соответственно, родная племянница Николая и Георгия Михайловичей и двоюродная-троюродная всех остальных великих князей, дала твердое поручение вытащить своих дядьев из заточения. Понимая, что никакой дипломатией добиться результата не удастся, Скавениус ищет контакты с охранниками, заводит осторожные речи о деньгах. И запрашивает у Копенгагена для организации побега сумму, эквивалентную 500 тысячам рублей… Подготовка к побегу шла полным ходом. Но тут Англия, Франция и США объявили об экономической блокаде России. Дипломатические отношения Советская республика разорвала сразу с несколькими странами – в том числе и с Данией. И Харальда Скавениуса выслали из Петрограда.


Справа в глубине — дом в Вологде на Златоустинской набережной, где провел последние дни на свободе Николай Михайлович. Фото И.Стрельниковой

Николай Михайлович считал, что могли бы помочь немцы, просто не хотят. Писал: «Все наши теперешние правители находятся на содержании у Германии, и самые известные из них, такие как Ленин, Троцкий, Зиновьев, воспользовались очень круглыми суммами. Поэтому одного жеста из Берлина было бы достаточно, чтобы нас освободили. Но такого жеста не делают и не сделают, и вот по какой причине! В Германии полагают, что мы можем рассказать нашим находящимся там многочисленным родственникам о тех интригах, которые немцы в течение некоторого времени ведут здесь с большевиками. Поэтому в Берлине предпочитают, чтобы мы оставались в заточении и никому ничего не смогли поведать. Они забывают, что все это вопрос времени и что рано или поздно правда будет установлена, несмотря на все их уловки и хитрости. Увы, я уже почти доживя до шестидесяти лет, никак не могу избавиться от германофобских чувств, главным образом после этого мрачного союза Кайзера с большевиками, который однажды плохо обернется для Германии».

Ну а дальше – Декрет Совета народных комиссаров о красном терроре, призвавший к массовым расстрелам. Резкое увеличение числа казней. И список заложников, опубликованный в газетах. Имя Николая Михайловича в этом списке стояло на втором месте – сразу после великого князя Дмитрия Константиновича… Их всех должны были расстрелять, если погибнет какой-нибудь видный советский чиновник. Вроде, в январе 1919-го никто из видных не погибал. Но зачем искать формальный повод для того, что в любом случае должно произойти?…

(продолжение)



В.к. Александр Михайлович (Сандро). Он успел уехать из страны

Так почему же все-таки в 1981 году Николая Михайловича не канонизировали вместе со всеми? Сослались на Берберову, которая в своей книге о масонах упомянула, что он состоял в Парижской ложе. Но во-первых, Берберова в ком только ни видела масонов – особо убедительных оснований ей для этого не требовалось. Во-вторых, обширные списки парижской ложи общедоступны, они считаются достоверными и полными, и имени Николая Михайловича там нет. В третьих, даже если бы и было – тоже, в общем-то, не велика редкость: среди Романовых, как и среди прочей великосветской петербургской публики, было полно масонов. Не говоря уж о том, что церковное правило предписывает прощать земные грехи тем, кто принял мученическую смерть (а иначе как бы, интересно, были канонизирован император Николай II и императрица Александра Федоровна?). Ну, короче, дело темное. Вернее всего – дело тут в политических убеждениях. Как-то русская православная церковь не стремится прославлять сторонников конституционности и парламентаризма. Уж Бог ее знает, почему… В России вообще мало кто верит в то, во что свято верил историк Николай Михайлович Романов: что конституционной реформой, внедрением жизнеспособных институтов, разделением властей и контролем общества над властью – вот только всем этим, и ничем другим, и тем более — не попыткой все омертвить, скрепить и законсервировать, законопачивая все дыры, чтобы не пробилась сквозь них изменчивая по своей природе живая жизнь, можно было спасти страну от революции. В это не верил даже его собственный брат, Сандро, писавший: «Мой старший брат Николай Михайлович был несомненно самым радикальным и самым одаренным членом нашей семьи. Не могу сказать, чтобы я был вполне согласен с его «офранцуженными» политическими симпатиями. Будучи горячим поклонником парламентарного строя и убежденным почитателем словесных дуэлей Клемансо ‒ Жореса, он не хотел допустить того, что создание в России конституционного строя по образцу III французской республики закончилось бы полным провалом. Истина заключалась в том, что он родился не в той стране, где ему следовало бы родиться». И то, что полным провалом у него же на глазах закончилось ровно обратное, никак не поколебало уверенности Сандро Романова в том, что он говорит именно истину…


В Вологде рядом с домом, где жил Николай Романов, буквально в двух шагах – вот эта церковь Иоанна Златоуста. По всей видимости, сюда великий князь и ходил в последние свои вольные дни… Фото И.Стрельниковой

http://drug-gorod.ru/ob-uzhasnom-djade-odin-nesvjatoj-sred/