Красота (история с участием Евгения Евтушенко и Сальвадора Дали)

http://magazines.russ.ru/znamia/2017/3/krasota.html



Анна Бердичевская
Красота
Пересказ одного рассказа

От автора | В 1990 году в моей жизни ненадолго возник один человек, переводчик, американец, и не просто американец, а мормон из штата Юта. Возник и вскоре исчез, казалось бы — навсегда. Времена были невероятно бурные, и я о нем почти не вспоминала… хотя, все же, помнила. Никак нельзя было совсем позабыть…


ПАМЯТИ ПЕРЕВОДЧИКА АЛЬБЕРТА ТОДДА

Из моего письма, написанного в «личку» Фейсбука Соломону Волкову сразу после премьеры на 1 канале его фильма «Диалоги с Евгением Евтушенко»:

«Спасибо за Евтушенко! Прекрасная, глубокая, человечная работа. Мы с Евгением Александровичем знакомы, точнее, были знакомы в Тбилиси много лет назад, вряд ли он меня помнит, да это и не важно. Пишу вам, поскольку в послед­ней серии вы упомянули о «близком друге Евтушенко Альберте Тодде, человеке мало кому известном и таинственном». Вот с ним я была знакома — в Москве, в самом начале девяностых.
Знакомство было смешное. Мы сидели в ресторане ЦДЛ с Андреем Битовым и Резо Габриадзе, а между столиками потерянно бродил очень высокий, седой и тощий загорелый красавец. Он чуть прихрамывал. Уходил и возвращался, явно ждал кого-то. Андрей и Резо заспорили, уж не грузин ли он. Битов говорил — грузин, Резо — нет, ни в коем случае. Наконец Битов его окликнул, пригласил, и «грузин» с радостью согласился, сел к столу, от выпивки-закуски отказался и сам ничего предлагать не стал, просто объяснил на очень старательном русском, что полтора часа ждет Евтушенко, чтоб отдать ему его же рукопись. Битов посмотрел на Габриадзе: «Ты прав, я проиграл. Не грузин»… Гость засмеялся, представился и сказал, что Грузию любит, бывал там как альпинист и горнолыжник… Кто-то из нас заинтересовался — не в грузинских ли горах повредил ногу. Нет, как-то странно улыбнулся Альберт Тодд, он хромает из-за Жени… и наверное рассказал бы — каким это образом, но Битов с Габриадзе уже опаздывали, все мы встали, и Берт пошел с нами к выходу. Резо с Андреем уехали на Ленинградский вокзал, а мы с подругой пошли на метро, Берт, вроде бы, собирался вернуться в ЦДЛ, ждать Евтушенко. Но махнул рукой и попросился в гости. И вот у меня в гостях мы с моей подружкой услышали удивительную историю — мистическую, роскошную, неправдоподобную… Рассказать?»
Соломон Волков почти сразу ответил: «Расскажите!». Я тут же принялась записывать рассказ Альберта Тодда, который жил во мне больше четверти века. Так эта история попала на бумагу.


ИСТОРИЯ О ЖЕЛЕЗНОЙ НОГЕ АЛЬБЕРТА ТОДДА, РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ В МОСКВЕ И ПЕРЕСКАЗАННАЯ МНОЮ ПО ПАМЯТИ ЧЕРЕЗ ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА, ЕСЛИ НЕ БОЛЬШЕ

— Вы слышали что-нибудь о Сальвадоре Дали? — спросил Берт.
Говоря по-русски почти без акцента, Берт произносил нерусские имена в нерусской транскрипции. Он сказал «са́львадор да́ли», мы такого и не признали. Берт стал объяснять — испанский художник, друг-враг Пикассо… русская жена… сюрреализм, усы... Мы с подругой дружно крикнули — знаем! Дальше рассказ Берта не прерывался. Вот мой пересказ.
Дело было в Нью-Йорке. Берт жил за городом, преподавал в университете славистику, переводил стихи и поэмы Евгения Евтушенко и вообще с ним очень дружил. В тот давний приезд Евтушенко в США они с Бертом уже повидались несколько раз и даже простились. Через день поэт должен был улетать — то ли в Москву, то ли в Лос-Анджелес…
И вот Берт дома просыпается от телефонного звонка. Звонит Женя, с которым вчера простились, просит приехать в четыре вечера на Манхэттен, потому что: внезапно позвонила из Испании Гала, жена Сальвадора Дали, и сказала, что они с Сальвадором прямо сейчас вылетают в Нью-Йорк, чтоб с ним (с Евтушенко) повидаться. Как бы по делу… «а ведь я недавно гостил у них в Испании, отказываться поздно да и вообще нельзя… но мне рано утром улетать… в этой истории что-то не так, не просто… в общем, друг Берт, приезжай ОБЯЗАТЕЛЬНО».
Берт стал собираться.
Встречу Дали назначил на Манхэттене, в знаковом и легендарном ресторане, на вершине какого-то отеля-небоскреба. В том ресторане все было черное — стены, пол, потолок из толстого черного стекла, и окна тонированные, и назывался он «Черный кристалл» или «Черный квадрат»…
Берт пришел несколько позже назначенного времени, пересек огромный черный зал, вошел в черный зал поменьше, но тоже огромный и почти пустой. Там был единственный накрытый стол, за которым сидели Евтушенко, Сальвадор Дали и Гала. Два стула свободны. Берт выбрал тот, что рядом с Женей. Разговор, который был прерван приходом Тодда, возобновился, и Берт понял, что опоздав — пришел вовремя, непосредственно к накалу страстей... Закуски стояли на столе, но мужчины не закусывали, только пили, а Гала только ела, поглядывая то на одного, то на другого с язвительной полуулыбкой. О чем шла речь? О недавно переведенной на английский Альбертом Тоддом поэме Евтушенко «Братская ГЭС». Сальвадор Дали цитировал ее, причем перевирая, Женя негодовал, поправлял, а Дали настаивал на своем бредовом, сюрреалистическом варианте, но вообще поэму как бы очень хвалил. Жене, да и Берту, казалось, что он издевается. Разговор шел на все более высоких тонах. Однако прямого повода к ссоре пока не было.
Берт сидел спиной к двери и вдруг услышал, как сзади по каменному полу цокают каблучки… или подковки. Все замолчали, Женя оглянулся на звук шагов, и лицо его побелело. Берт не спешил оборачиваться, он успел заметить, как побледнел Евтушенко, заметил и то, как внимательно, с каким любопытством следят за происходящим Дали и его жена. А когда обернулся, то и сам, возможно, побледнел. По черному залу мелкими шажками шла худенькая, очень молодая девушка в строгом черном платье до пят. Потрясающая, необычайно красивая японка. Платье было глухим, с длинными рукавами, из-под которых выглядывали только кончики пальцев. Но когда она стала обходить просторный круглый стол, Берт увидел ее абсолютно, от шеи до предпоследнего позвонка голую спину… Девушка дошла до свободного стула, села между Сальвадором и Гала. Она ни на кого не смотрела. А Берт — смотрел на нее. Гладкие черные волосы — идеальное каре. Лицо по-японски выбелено, тонкий нос с легкой горбинкой, короткие и высокие черные брови, из-под которых едва мерцают длинные глаза с полуопущенными ресницами. Дали склонился к уху японки, так что его длинный изогнутый ус бросил тень на ее лицо, и что-то прошептал, и она, совсем неожиданно, рассмеялась — как фарфоровый колокольчик прозвонил негромко. На мгновение ее детский рот приоткрылся, и мелькнули влажные зубы…
Дали поднял бокал с вином, стал говорить по-испански, Берт, прекрасно зная испанский, некоторое время не понимал, о чем говорит Дали, он не мог оторваться от этого чуда — девушки напротив. Но вдруг почувствовал справа какую-то угрозу и повернулся к Жене. Тот был вне себя. Нос обострился, глаза сверлили Сальвадора Дали, руки сжимали край черной столешницы, казалось, Евтушенко сейчас перевернет стол, опрокинет его на Сальвадора… Берт расслышал, о чем говорил Дали. Всего-то о красоте… Однако, все поднимая и поднимая голос, Дали уже почти кричал о том, что НАСТОЯЩАЯ КРАСОТА не имеет никакого отношения к поэме «Братская ГЭС». И не будет иметь никогда. Что эту прелестную японку он привез специально, чтоб объяснить Жене природу красоты, которая — БЕСЧЕЛОВЕЧНА! Красота не принадлежит людям, она не для мужчины, не для женщины, она именно бесчеловечна, она разбивает людям сердца и сводит с ума!.. Внезапно Дали замолчал, выпил, поставил пустой бокал, полез во внутренний карман бархатного пиджачка и, достав в несколько раз сложенный бумажный плакат, стал его разворачивать над столом, опрокинул пустой бокал, который дзынкнул, но не разбился, а за столом все молча смотрели, ждали. Наконец Дали задрал голову вверх, усы его тоже торчали вверх, к черному потолку, и последним резким движением он распахнул плакат перед Женей Евтушенко и Бертом Тоддом. Взрыв атомной бомбы — вот что на нем было. Фото, сделанное с самолета над эпицентром взрыва, во время испытаний в какой-то пустыне. Подробнейшая, отлично пропечатанная фотография. Не гриб, а гигантский чудовищный цветок… Берт услышал, как вскочил Женя, в ярости отшвырнул свой стул и бросился к выходу. А Сальвадор Дали орал ему вслед, потрясая плакатом:
— Вот он, ЧИСТЕЙШИЙ ИДЕАЛ КРАСОТЫ, друг мой! ВЗРЫВ — вот цветок, который одним махом разобьет все сердца и разметет осколки с пылью по вселенной!!!
Берт встал, учтиво простился и побежал за другом.
Он застал Женю в главном зале, разговаривающим с черным метрдотелем. Евтушенко требовал счет. А метрдотель объяснял, что все оплачено господином с усами. Тогда Евтушенко достал бумажник — Берт заметил, что руки у него слегка тряслись — выгреб весь свой недавно полученный немалый гонорар до последнего цента, положил на стойку и пошел к выходу. Берт за ним.
На улице Женя одолжил у Берта денег, закурил, и, пока курил, сказал следующее: «Он все нарочно, он все спланировал... Он хотел меня убить. Но я не умер. Не умер…». Дальше разговаривать не стал, сразу простился и ушел к себе в отель. А непьющий Берт в раздумье отправился в кафе на Бродвее, выпил крепкого кофе, потом виски, потом снова кофе. И пошел к своей машине.
И вот Берт едет по Манхэттену в сторону аэропорта Кеннеди и попадает в пробку. Он никуда не спешит, думает о том, что же такое стряслось и что будет дальше.
Нет, не об атомной войне он думает и не о красоте атомного цветка, а о потрясающей женщине, которая сидела напротив него, так на него и не глянув. «Может, и к лучшему», — думает он. Но кто она Сальвадору? Знает ли ее Женя? И что думает обо всем этом умная Гала?
В параллельном ряду машины потихоньку двинулись, Берту захотелось свернуть в этот счастливый ряд, но не тут-то было. Его не захотел пропускать двухместный японский кабриолет с откинутым верхом, непреклонный до наглости, чуть фару ни разбил. Берт опустил стекло, чтоб наорать, но глянул на водителя и сам чуть не врезался в «Форд» впереди. Ряд, в который Берт не втиснулся, единственный, продолжал двигаться… вместе с белой машиной, в которой сидела она, та самая юная японка в черном.
«Этого не может быть!» Вот тупая и единственная мысль, которая гудела следующие четверть часа в мозгу Берта, пока он, чертыхаясь и сигналя, выруливал за белым кабриолетом, чтоб разглядеть водителя. Наконец усомнился: у японки голая спина, а спина в кабриолете была не голая, что-то вроде черного пиджака… Он думал глупости, глупо их толковал и не отпускал в нервно ползущей пробке маленькую юркую машинку… Но вот пробку прорвало, машины рванули вперед, наверстывая потерянное время, и кабриолет оказался далеко впереди. Берт ринулся его догонять. Это напоминало слалом на невероятно крутом склоне вершины Кохта-1 в Бакуриани… как будто падаешь, но одновременно закладываешь виражи, как кукурузник в штопоре... Главное, не думать о скорости, вообще не думать, только вписываться в повороты, перескакивая на автобане из ряда в ряд. И вот — догнал! Пошел параллельно белой машинке, ноздря в ноздрю, и та самая японка повернула голову, посмотрела на него и улыбнулась своим свежим, как лепесток пиона, ртом, и, может быть, засмеялась, как фарфоровый колокольчик… Он не услышал.
В следующий миг что-то огромное надвинулось слева, Берт успел среагировать, он ударил по тормозам, не для того, чтоб уйти от удара, а, напротив, спасти от удара маленькую белую машинку с открытым верхом.

Берт очнулся в больничной палате, не чувствуя ни рук, ни ног, ни головы. Над ним склонялось некрасивое, похожее на розовую картофелину в очках, лицо. «Вы окей?» — спросило лицо. «Не знаю», — ответил Берт Тодд. И провалился в сон. Поспал, проснулся и почувствовал, что он более или менее именно окей, только ног не чувствует. Раздался телефонный звонок, и женский голос произнес:
— А… вы тот русский… Нет, ваш друг приходил в себя, а сейчас уснул. Ему повезло, в клинике оказался подходящий протез с двумя суставами, да-да, и бедренный тоже… Теперь он на четверть Железный Дровосек, хи-хи… Что-что? В чем это вы виноваты? Почему из-за вас?..
Берд потребовал трубку. И услышал голос Евтушенко.
— Слышишь меня? Я в Лос-Анджелесе, прийти не смогу. Берт, это я виноват!.. Я ведь знал, что должен был умереть. Но удрал в отель и подставил тебя.
— Скажи, кто она?.. — спросил Берт. — Я гнался за ней и подсек грузовик…
— О ком ты? За кем ты гнался?
— За японкой.
Трубка молчала. Отмолчалась и ответила:
— Этого не может быть. Она не умеет водить. Она НИЧЕГО не умеет. Ничем не занята, никого не любит. Как та атомная бомба. Дочь японского посла, аутист­ка. Живет у Дали в Фигуересе, привязалась к его дому, как кошка... Я в нее влюбился без памяти, до смерти. И сбежал. Он нарочно привез ее, чтоб мучить меня. Чтоб убить. А я подставил тебя.
И Берт ответил:
— Знаешь, я рад.


P.S.

Я рассказывала эту историю со слов Берта несколько раз, а вот не записывала ни разу. Это уже скорее рассказ, чем пересказ. Во многих деталях я не уверена — дело было в начале девяностых. Берт еще приезжал в Москву, снимался у Евтушенко в «Похоронах Сталина», мы виделись несколько раз... Переводил ли он «Братскую ГЭС» — не помню. Что-то переводил. Но Са́львадор Да́ли, ослепительная японская девочка с голой спиной, погоня за ней, авария, протез, в ту же ночь вставленный в ногу горнолыжника и альпиниста, плакат с атомной бомбой, которым потрясал Дали, черный зал на вершине небоскреба, разговор о красоте — все это в изложении Берта Тодда у меня, в съемной квартире на улице Павла Корчагина — было. И Габриадзе с Битовым, поспорившие «грузин ли он», тоже были…
Про самого Альберта Тодда я помню, что по рождению он был мормон из штата Юта, но еще в юности расстался и с Ютой, и с религией предков. Он любил и прекрасно знал русскую литературу, но куда больше любил горы. И еще: как многие настоящие альпинисты, он умел быть настоящим другом.
А сейчас Берт лежит под каменной плитой, я увидела эту плиту с надписью ALBERT TODD в фильме Соломона Волкова. Он лежит там, на четверть Железный Дровосек вместе со своей железной ногой… Я не знала, что он умер. Светлая память.