То, что я должен сказать

Как неоднократно уже было замечено, в наше время это одна из наиболее часто исполняемых песен Вертинского. Оно и понятно: время такое. За четверть века мы посмотрели на добрый десяток гражданских вооружённых конфликтов (считая только те, в которые были втянуты), и вот наблюдаем, наверное, одиннадцатый. Многие говорят о том, что во всех в них можно проследить общие черты и логику развития; и я, скорее, согласен с этой точкой зрения. Тем интереснее вспомнить события, ставшие причиной для написания этого текста.

Сам Вертинский атрибутирует их совершенно однозначно: это уличные бои в Москве во время октябрьского переворота в 1917 году. Судя по тому, что в оставшиеся до конца года 1,5 месяца текст и ноты уже успели выйти в печатном виде, написано всё было по горячим следам, вероятнее всего, во второй половине ноября, после похорон 13 числа.

Ночью 24 октября, когда в Петрограде выстрелила «Аврора» и большевики пришли арестовывать Временное правительство, в Москве ещё ничего не знали; весть дошла только к полудню 25-го. Туда-сюда, пока раскачивались, к вечеру заняли Почтамт. Кремль и прочее и так были под охраной лояльных большевикам частей. Собрали Военревком, переподчинили себе гарнизон, захватили типографии и отменили выход всех газет, кроме своих (сейчас, как видим, в такой ситуации отключают телеканалы). На следующий день принялись дербанить арсенал Кремля, но тут уже юнкера подсуетились и из Кремля с винтовками никого не выпустили. На третий день офицеры собрались в Александровском училище (сейчас на этом месте стоит здание Генштаба), с ними были юнкера и студенты. Всех — около 300 человек. Понемногу отжимая пространство между бульварами и садами, они блокировали весь район Арбата до Никитских, и от Тверского бульвара до Университета: как уже упомянуто, там были и студенты.

Вообще, в советской пропаганде традиционно изображаемые вольнодумной прослойкой общества, в реальности они перевороту воспротивились. Именно московские студенты, повязав белые ленты на рукава, самоназвались «Белой гвардией» — впервые употребив это сочетание и противопоставив себя «красным».

А, значит, и сочувствующий белогвардейцам текст появляется впервые. Ведь, по сути, с этого восстания начиналась наша самая первая гражданская война, и этот текст — первое в истории стихотворение о русской гражданской войне вообще. Это потом уже будет стихотворение Цветаевой, и много других стихотворений, как на всякой войне, и Булгаков напишет роман, а потом и пьесу, и так вплоть до реконструктора Стрелкова, который тоже на данную тему что-то пописывает.

Итак, офицеры, юнкера и первые наши белогвардейцы захватывают центр Москвы. На следующий день, 28 октября, откровенно блефуя, они захватывают Кремль, разоружают полки, сопротивляющихся подавляют пулемётным огнём. Ревком отвечает боями в центре города, которые идут с переменным успехом, но у красных большинство и к вечеру 29 числа окружённый Кремль начинают обстреливать артиллерией с господствующих высот. Да-да, всё как сейчас, артиллерия лупит по городу и попадает по жилым домам, в стенах дыры от снарядов, жертвы среди мирного населения. Дальше параллели продолжаются: стороны постоянно пробуют заключить перемирие, но условия выдвигаются неприемлемые для каждой из них, и перемирия постоянно нарушаются. Впервые война идёт не по правилам войны, и никто не понимает, как с этим всем быть.

Тем временем, Кремль весь в повреждениях, силы белых на исходе. Днём 2 ноября юнкера начинают массово сдаваться под гарантии сохранения жизни, бои идут до 3 числа, затем подписывается капитуляция. В дальнейшем развитии событий можно увидеть судьбу «освобождённых ВСУ территорий Донбасса»: обыски, охота на ведьм, расстрелы тех, кто отказался принять переворот. 13 ноября всех погибших массово отпели у Никитских ворот и, затем, факельной процессией (!) на руках несли гробы до нынешнего района метро «Сокол», где предали земле: «так беспощадно, так зло и ненужно».

Песню эту часто называют «антивоенной», сводя к абстрактному пацифизму вообще. Но, как мы видим, причиной для неё послужила вовсе не война. Да, настроение общества с 1914 по 1917 менялось, и первоначальный подъём сменился понятной усталостью от затяжного и массового военного конфликта. Но для пацифизма было слишком рано, война ещё не закончилась. Это уже потом, когда жертвы и прочие потери были постфактум оценены, когда они были осмыслены в литературе и публицистике, когда кризис гуманизма сформировался и усугубил кризис традиционных религий, вот тогда в европейской мысли оформился пацифизм и отрицание войны. В ноябре 1917 ни о каком осмыслении постфактум речи не шло, на страну наступали захватчики, горечь капитуляции в войне с Японией помнилась слишком хорошо; войну ругали, но воевать с внешним врагом не отказывались.

Московская бойня поразила общество двумя вещами: бессмысленностью и жестокостью. Оба фактора и сами-то по себе ужасны, а уж будучи перемноженными друг на друга — и вовсе оглушили горожан. Потом будет ещё многое, но это будет потом. И здесь Вертинский осознаёт, что это не просто не последняя кровь. Эта кровь ещё и бессмысленная. И на этом месте у него рушится весь чудесный реалистический кинематограф, и век начинает говорить на своём, модернистском языке:

И никто не додумался просто стать на колени,
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти, к недоступной весне.

Эти строки как раз толкования требуют, так как петь их сегодня крайне привлекательно и смыслом их наделять можно самым каким угодно глубоким. Сколько фантазии хватит. Чтобы укоротить особо резвых фантазёров, нам следует акцентировать всеобщее внимание на нескольких моментах.

Во-первых, вот эта запятая после слова «пропасти»: её, как правило, пропускают, как будто это «ступени → в пропасти → к весне» — в таком виде это бессмыслица, пропастей «куда-то» не бывает. Это ступени ведут и к пропастям, которые никогда не закончатся, и к весне, которая никогда не наступит. Всё очень безнадёжно и очень зря.

Во-вторых, о «бездарной стране». Наше нынешнее идейное пространство беспрерывной скорбью по неправильному народу и плохой стране отравлено, как казённый санузел парами хлора. В 1917 и ранее, конечно, существовала мода на ненависть к монархии, но на страну она пока не переносилась, этот сорняк пустит корни только в эмиграции. Вертинский — артист, человек Серебряного века. Для них понятие одарённости, таланта, божьей искры имело особенное значение, было одним из центральных. Виноват ли человек, если ему не дано художественного таланта? Нет, но если он с этим отсутствием дара, таланта, пойдёт в искусство, судьба его будет очень грустной. После крушения вековой монархии страна действительно представлялась новой, не прежней уже Россией, это носилось в воздухе и было общим консенсусом. После похорон юнкеров Вертинский ставит диагноз этой новой России: у неё не оказалось дара быть страной для своих граждан.

Поэтому, даже светлые подвиги бессмысленны: сама страна обделена свыше. Собственно, так оно и было, пока та непонятная страна не сменилась, наконец, на СССР; вот там уже что-то начало получаться, хотя и с известными трагическими страницами, которые тоже были, но были не только они одни.

(Алексей Траньков "Запретить жалеть")
Читать полностью
http://kashin.guru/2015/02/10/zapretit-zhalet/

Я не знаю правдиво ли описана история создания песни, но то, что автор статьи пишет о современных событиях, вызывает у меня недоумение. В комментах нашла вот такие строки:

"судьбу «освобождённых ВСУ территорий Донбасса»: обыски, охота на ведьм, расстрелы тех, кто отказался принять переворот
>«встать»-то уже додумались, а «сказать» — пока нет
>Бедная Лиза Глинка, пожалевшая «детей сепаров»

Отличный текст, юнкера, хруст французской булки, романсы, модернизм и театр, бедный Гиркин, и бедные псковские десантники, которых нам никто не запретит жалеть, но никто не заставит упомянуть, потому что это ведь «гражданская война»".
Вот с этим я согласна.

Я всегда считала, что эта песня была написана о событиях января 1918-го года у села Круты под Киевом, где против армии Муравьева воевали офицеры и юнкера 1-й Украинской военной школы, студенты, гимназисты, и небольшое количество добровольцев, всего порядка 400 человек. Так написано и в воспоминаниях К. Паустовского. Он, якобы, сам присутствовал при первом исполнении А. Вертинским этой песни в кафе в центре Киева.