Умер Дмитрий Гнатюк

Умер выдающийся оперный певец и Герой Украины Дмитрий Гнатюк. В прошлом месяце ему исполнился 91 год.

Он стал первым исполнителем хитов 1960-х, среди которых легендарные песни "Два кольори" и "Мой Киев".

На оперной сцене он создал много самобытных образов: Остап, Николай ("Тарас Бульба", "Наталка-Полтавка" Лысенко), Петруччио ("Укрощение строптивой" Шебалина), Мазепа, Онегин ("Мазепа", "Евгений Онегин" Чайковского) , Демон ("Демон" Рубинштейна), Фигаро ( "Севильский цирюльник" Россини), Риголетто ("Риголетто" Верди) и другие.

За свою творческую деятельность Дмитрий Гнатюк записал более 15 пластинок, 6 компакт-дисков. Всего в концертном репертуаре Гнатюка было более 85 произведений национальной и мировой классики – от буковинца Сидора Воробкевича до австрийца Йозефа Гайдна.

Как режиссер-постановщик поставил более 20-ти спектаклей.

Сайт Сегодня.ua вспомнил ТОП-5 песен Дмитрия Гнатюка, во время прослушивания которых возникает легкая дрожь по телу и эффект "мурашек" по коже от сильного и пробирающего голоса певца.

У певца осталась жена Галина и сын Андрей.

Отмечается, что прощание с Гнатюком состоится 4 мая с 11 до 13.00 в Национальной опере Украины. Похоронят певца на Байковом кладбище в Киеве.

Дмитрий Гордон о Дмитрии Гнатюке:

Охарактеризовать моего собеседника можно одним словом — эпоха: мне кажется, о человеке, чей уникальный певческий дар и невероятной красоты голос ценили все советские лидеры, от Сталина до Горбачева, этим сказано все и сразу.

Кстати, у Дмитрия Гнатюка можно спокойно спрашивать о любом из советских лидеров: еще будучи студентом Киевской консерватории, он пел в Кремле на 70-летии Иосифа Виссарионовича и унес оттуда пакет с закуской и четыре подаренные бутылки любимой сталинской "Хванчкары", Никита Сергеевич просил его "Пісню про рушник" на бис исполнять, а Леонид Ильич так, говорят, любил-обожал, что концерт без его участия и вовсе концертом не считал. В артистической среде до сих пор то ли байка, то ли быль ходит: собирался однажды Брежнев на важное мероприятие, очередную какую-то партийную годовщину, и осведомился, кто по окончании официальной части выступать будет. Генсеку фамилии начали называть, он слушал-слушал да и спросил: "А Дмитрий Ми­хай­ло­вич где?" Ответственные за организацию руками развели: мол, нету любимца вашего, очень далеко, во Владивостоке гастролирует и приехать в столицу никак не успевает. "Что значит "не успевает"? – возмутился Леонид Ильич. – Найти и доставить!"

По приказу Самого артиста во Владивостоке таки отыскали, сняли в срочном порядке с гастролей и в Москву отправили, а чтобы аккурат на концерт ус­пел, кислородную маску надели и в сверхзвуковой истребитель "запаковали"...

Впрочем, что уже о советских вождях говорить, если даже самые натуральные, африканские, в буквальном смысле слова вожди к таланту украинца равнодушными не оставались – маэстро до сих пор вспоминает с улыбкой, как когда-то, будучи на гастролях в Африке, отцом темнокожего ребенка едва не стал.

"Пели мы с Георгом Отсом и Людмилой Зыкиной для вождя племени туарегов, — рассказывает Гнатюк, — и тому так украинские песни в моем исполнении понравились, что отблагодарить по высшему захотел разряду — взять в подарок... ребенка от своей любимой жены предложил. Я в ужасе был: ну как так — разве можно детей дарить, как щенков или вещь какую-то? А сопровождающие за спиной шепчут: "Соглашайся, иначе нам всем тут несдобровать — как пить дать прикончат эти дикари и тебя, и всю делегацию".

Показали мне, в общем, мальчишку годика три — хорошенького такого, как ангелок, только черненького: стоит, перепуганный, к матери жмется, а у вождя гарем огромный: жены-красавицы, детей куча... "Это ж скольким еще певцам раздаривать будет", — подумал я. Соображать что-то надо было мгновенно, а ведь и отказаться нельзя, поскольку обида это смертельная, и брать пацана — абсурд. "Не могу, — покачал головой, — сейчас увезти: мне еще знаете сколько концертов отработать здесь надо? Чего ребенку в песках мучиться? Вот отбуду свои гастроли — и на обратном пути, так и быть, захвачу: хороший сынишка, славный".

Естественно, на обратном пути к туарегам прославленный ба­ри­тон не заезжал — сразу в Советский Союз вернулся. Дома жене обо всем рассказал, вместе над ситуацией посмеялись – и тут звонок: "Алло, Дмитрий Михайлович? К вам тут сын из Африки едет, встречайте тогда-то и там-то". Сначала Гнатюк и супруга его не поверили, потом перепугались, а затем смирились и рассуждать стали, как ребенка по-нашему, по-понятному, назовут, предста­вили, как по Крещатику гулять поведут, как будут украинскому языку обучать, растить, воспитывать... Оказалось, звонок — просто розыгрыш: впечатлениями от поездки по Африке артист имел неосторожность с коллегами поделиться, и те сговорились и решили певца подколоть: мол, бросил, бессовестный, сына в краю далеком, а он тебя все равно нашел: встречай, папаша!..

Таких историй — интересных, забавных и захватывающих — в жизни Дмитрия Михайловича было немало, но и без трагедий не обошлось: погиб в чекистских застенках мечтавший стать моряком красавец брат, навсегда оказалась отрезанной от семьи вышедшая еще до войны за­муж за канадского украинца сестра, погибли или получили увечья на фронте почти все друзья-одногодки — поколение 25-го года: стоит об этом вспомнить — и на глазах у Гнатюка выступают слезы.

Нам, сегодняшним, трудно, а то и вовсе невозможно представить, как это — знать, в какой на самом деле стране ты живешь, и для тех, кто именно такой ее сделал, петь, улыбаться, жать руку, за здоровье их пить, комплименты выслушивать, награды и почетные звания от них принимать и все время чувствовать себя так, будто на пороховой бочке сидишь, помнить, что в любой момент из кумира во врага народа можешь ты превратиться, и с тобой, ничтоже сумняшеся, точно так же поступят, как когда-то с твоим родным братом, и плевать им, что ты — народный артист, а он был простым студентом. Если захотят – всех уравняют, не зря ведь равенство и братство так горячо проповедуют...
Сильнейшее потрясение, страшные взрывы и контузия поспособствовали тому, что произошла мутация голоса и я запел

– Дмитрий Михайлович, я рад, что снова, в который уже раз, с гордостью Украины встречаюсь, но родились вы, насколько я знаю, в Румынии...

– Ну да – тогда это румынская была территория (улыбается).

– Хорошо румынским владеете?

– Владел, а когда студентом Киевской консерватории был, так получилось, что у меня книжечку Эминеску нашли. Ну, думал, читать буду, чтобы язык не забыть (он очень красивый, на итальянский похож), под газетой в тумбочке своей спрятал, и обнаружили, конечно... Все! – Гнатюк иностранную литературу читает... Такой подняли шум – даже комсомол разбирался: мол, как не стыдно, советская власть вам возможность учиться дала, а вы иностранщиной увлекаетесь?! Я: "Какая же это иностранщина – я там родился!" (смеется). Словом, если бы не Рыльский и Паторжинский, меня бы из консерватории выгнали.

– Сейчас по-румынски сказать что-нибудь можете?

– Очень мало – знания эти будто отрезал: опасно было. Меня и за границу бы не пускали, а так все нормально было: я пел – и людям, и себе в радость, ничем другим не занимался и, слава Богу, до этих дней дожил.

– Почти все ваше поколение Великая Отечественная война уничтожила, а вы ее помните?

– (Удивленно). Я?! – ну я же участие в ней принимал. Дело в том, что в 40-м году девять классов средней школы окончил, а потом на учительские курсы меня взяли. Три месяца там занимался, затем школу ремонтировал, причем не одну, а еще и соседнюю, в другом селе. Работы много было, парни мы молодые, я аж горел, так за все переживал, – в общем, хорошо мы тру­дились, дисциплинированно, и меня учи­телем оставили, а многих коллег на войну призвали. В школу однажды прихожу, а навстречу приятель идет – хороший парень, мы с ним дружили – без руки: так больно стало! А второй без ноги вернулся, и я не выдержал, в военкомат пошел: "Забирайте меня в армию!" – попросил, и тут же на фронт отправили.

– Куда?

– Под Польшу: там, помню, в бомбежку попали – ужас! Почти всех выбило...

– Люди у вас на глазах гибли?

– Ну, я упал, и спасло меня то, что на мне семь убитых лежало.

– Ничего себе!

– Да, и когда трупы разгребали, кто-то закричал: "Тут живой один есть!" Вытащили меня, контуженного, в госпиталь доставили – я там два с половиной месяца, почти три даже, пробыл, а потом нас в вагоны – и ночью куда-то повезли. Куда – не сказали, мы думали, что на фронт, аж смотрю – через приоткрытую дверь табличка видна: "Волга". "Хлопцы, – воскликнул, – мы в тыл едем!" Такая радость была! Привезли нас под Нижний Тагил...

– ...на Урал...

– ...да, туда, где Нижняя Салда. Она сталь, электричество давала – все то, что военной промышленности необходимо, а в Нижнем Тагиле танковый завод находился, из Украины перевезенный, и вот в том краю у меня голос открылся – после контузии, представляете?..

– Ну еще бы – семь трупов на вас полежало!

– (Улыбается). Мутация голоса произошла: сильнейшее потрясение, страшные взрывы и эта контузия поспособствовали тому, что запел. К музыке, если честно, меня тянуло всегда, я ноты читал, партитуру, поэтому хор там организовал – 500 человек (мог и больше набрать – просто желающие все не помещались). Хор получился хороший: в выходные мы пели, в будни работали, поблажек никаких не было. Постепенно о нас узнали, и по субботам и воскресеньям мы начали по Свердловской области ездить и как известные артисты выступать.
"Не надо мне твоих денег, – цыганка сказала. – Ты знаменитым станешь"

– В 45-м году цыганка, читал, напророчила, что большим артистом вы станете, но вы якобы ей не поверили. "Тю, дурна! – сказали, – ну шо ти мелеш?"

– (Смеется). Война окончилась, и 9 мая мы уже победный давали концерт, а потом столы накрыли, нас пригласили, мы немного выпили, закусили, и подходит ко мне Алексеенко, который руководителем танкового КБ здесь, в Украине, был, и говорит: "Дмитрий, подбери-ка парней талантливых, и мы вас демобилизуем, чтобы учиться ехали".

– Вот государство о будущем культуры своей заботилось! – война же только-только отгромыхала...

– Удивительно, да? Я 12 человек отобрал, и уже 16 июня нас демобилизовали, и мы в Украину отправились – радость была колоссальная!

Приехал я в Киев, которого абсолютно не знал, на вокзале вышел, до бульвара Шевченко дошел и не понимаю, куда же идти: направо или налево. Пойду, думаю, направо, и до Бессарабки так дошагал: Крещатик весь искореженный был, битые кирпичи повсюду валялись... До филармонии дошел, – хотя не знал тогда, что это за здание, – и смотрю: Владимирская горка! Красиво так, аж сердце защемило, – я туда! Бегу-бегу, а там альтаночка: остановил­ся возле нее, глянул на Днепр – и сердце сильнее забилось...

– Красота!

– Кручи, река могучая – все это такое впечатление на меня произвело, что Киев на всю оставшуюся жизнь полюбил. В той альтаночке четыре ночи я ночевал (смеется) – и экзамены сдавал в консерваторию. Потом, слава Богу, студентом стал, мне общежитие дали, но жить было не на что: до начала учебного года домой должен был поехать, чтобы хоть какую-то копейку где-нибудь заработать. Выхожу в Черновцах из вагона – и тут цыганка: "Дай погадаю!" "Что там, – ей возразил, – гадать? Я как собака голодный: есть нечего, не то что денег тебе заплатить", – а она: "Не надо мне твоих денег – ты знаменитым станешь". Петь я уже начал, но она-то об этом не знала... Посмеялся, сказал: "Ну, дай Бог...

– ...хотя все равно врешь, да?..

– ...(кивает) твои слова да Богу в уши". А потом в Киев меня вызвали, потому что студент уже, а подевался куда-то, и я уехал....

ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ:
http://gordonua.com/publications/dmitriy-gnatyuk-pisnya-pro-rushnik-do-slez-menya-pronimala-kogda-umerla-mama-ne-mog-ee-pet-130403.html