1 июля 2012 г, Лермонтов, Балашиха

автор **Ирина Н.** Ср Сен 16, 2015 11:34 pm

- муз.пр

1. Выхожу один я на дорогу
2. Я, Матерь Божия,..
3. Нет, не тебя так пылко я люблю…
4. Нищий
5. Портрет

- муз.пр

6. Горные вершины
7. Еврейская мелодия
8. Мне грустно

- муз.пр

9. И скучно, и грустно
10. Казачья колыбельная

- муз.пр

11. Оправдание

- Я очень рад такой горячей реакции на этот романс сегодня, п.ч., собственно говоря, сегодня, наверное, это – ключевой романс в нашей программе, посвященной творчеству Лермонтова, посвященной его стихам в музыке.

Лермонтов невероятно музыкален. Собственно говоря, он сам был прекрасным музыкантом, но поразительно музыкален в своем поэтическом творчестве. Петь его легко. И поразительное соединение трагических, философских мыслей с такой явно выраженной, проявленной мелодией. Собственно говоря, я на эту тему рассуждал немало… думаю об этом часто, ну, во всяком случае, восхищаюсь этому постоянно – насколько спетая мысль может быстро проникнуть в самое естество человека, минуя какие-то преграды наших размышлений, привычек рутинных, устоявшихся. Лермонтов, в этом смысле, поразителен. С ним можно спорить, его можно не любить, но его невозможно не услышать, если, конечно, есть орган слуха. Я имею в виду не уши в данном случае, а, конечно, орган внутреннего слуха: если душа не тугая, если она может услышать.

Сегодняшний концерт был о душе мятущейся, неспокойной. О душе, которой непросто, вернее, честно сказать, тяжело в этой жизни – в рамках тех обстоятельств, в которых она существует. Собственно говоря, обстоятельства, которые угнетали… душу Михаила Юрьевича – они сильно не изменились. Они, может быть, немножко нарядились в другие одежды. Но то, что происходит сегодня, происходило и тогда. И лермонтовское

А вы, надменные потомки,
известной подлостью прославленных отцов…

- и т.д. – оно актуально… оно могло быть написано и за много лет до Лермонтова, и, вполне вероятно, что устами Лермонтова тогда говорили и древние пророки, которые, собственно говоря, писали о том же.
В Ветхом Завете еще можно найти те же мысли, облеченные тоже в прекрасную поэтическую форму.
И финал стихотворения «На смерть поэта», которое написано совсем незадолго до собственной смерти, а, фактически, убийства Лермонтова при таких же обстоятельствах, как и Александра Сергеевича Пушкина, памяти которого он и написал эти строки:

есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь…

Вот это поразительно. Сейчас, наверное, это надо вспоминать, как можно, чаще... Вспоминать тем, кто обладает возможностью говорить, говорить публично. Я это и о своем брате артисте, и о себе самом, о тех, кто выходит на сцену, я это о тех, которые говорят при большом скоплении людей, через экраны ли или на каких-то политических сборах, или сборищах. За каждое слово придется ответить. И добро тому человеку, который сможет ответить своим собственным сердцем, своей собственной кровью, как это сделал тот же Лермонтов, далеко не безупречный с точки зрения характера и человеческих отношений.

В вину ему много очень ставилось. Ведь, когда он погиб, даже очень достойные люди, даже священство… в общем-то, отзывалось о нем крайне резко и, фактически, через два-три дня после его гибели были высказывания от императора Николая I, который позволил себе сказать «собаке - собачья смерть».
На что получил резкую очень… резкую отповедь от своей сестры за такие слова…

Тем не менее, это зафиксированные… свидетельства современников, зафиксированные поступки… до таких отзывов – «В общем-то, и, слава Богу, что его не стало…»

Его никто не любил. Он был никому… неприятен. Пророки , в общем-то, редко бывают приятны.
У Лермонтова, кстати, вот стихотворение «Пророк» - очень сильно, в этом смысле, отличается от пушкинского «Пророка», собственно говоря, наверное, как и их судьбы. Ведь у Лермонтова пророка гонят, гонят все – от мала до велика. И так же происходило и с Лермонтовым. Молчать он не мог… не мог, как не может молчать любой пророк, даже, если ему грозит гибель за то, что он говорит.
И, собственно говоря, лермонтовское знаменитое:

Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет…

- это, фактически, пророчество. Поразительная тугоухость у души вот нашего государства. Я имею в виду не правителей, как таковых, а той поразительной системы, которая сама себя воспроизводит через годы, года и столетия. Не слышать то, что, на самом деле, так поразительно талантливо, даже гениально вырывается из таланта народа, которым доводится управлять одним, другим, третьим – через года, через столетия. И то, что сейчас можно на площадях цитировать Лермонтова – это бдет крик и вопль тот же самый. И я боюсь, что его точно также не услышат.

В пору было бы от всего этого унывать, кроме одной вещи – поразительной и замечательной, что

есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.

И вот счастлив тот, кто своей собственной кровью сможет смыть – я имею в виду, конечно, совсем фигурально – а вот каждому из нас придется отвечать. Но, в том смысле, что своей собственной жизнью, своею душою сможет сказать когда-нибудь -

«Господи, я грешил, но я любил Тебя и старался быть с Тобой».

Это, наверное, то, что, вообще-то, для русского человека единственно спасительное во всей его очень странной истории, которая, как это ни грустно, все время возвращается на круги своя по такой спирали – от года к году, от десятилетия к десятилетию, от столетия к столетию.

Лермонтов, наверное, самое поразительное свидетельство веры русского человека - веры во Христа, веры в Бога - за всю литературную, по крайней мере, историю художественной литературы, я имею в виду, конечно, нашего отечества.

И вот романс, которым мы завершаем сегодняшнюю программу, он этому еще одно свидетельство.

12. В минуту жизни трудную

БИС

13. Парус

- Спасибо… я …. Я, в общем-то, понимаю, что, на самом деле, всех присутствующих на сцене – все, кто присутствуют в зале, знают очень хорошо. И было бы, на самом деле, комичным представление, которое я сейчас произведу, если бы в этом зале не были исключительно друзья, которых я попросил бы еще раз поприветствовать и поблагодарить аплодисментами прекрасных музыкантов, которые сегодня со мной на сцене: Михаил Радюкевич, Роман Тентлер, Алексей Баев, Андрей Иванов.

Спасибо! И огромная… огромная моя личная благодарность - и не только моя, конечно, а всех нас я призываю к этой благодарности присоединиться – владыке Николаю, без которого, на самом деле, в этом сезоне программа «Лермонтов» не прошла бы ни в Москве, ни в Петербурге, что для меня было бы лично большой печалью и, может быть, даже в каком-то смысле, утратой.
Поэтому, огромное спасибо и низкий поклон.

Спасибо. Нельзя объять необъятное, в смысле… вы знаете, даже сейчас, может быть, не только физически – физически – это один разговор. Душевно нельзя оъять необъятное. Есть какой-то градус, до которого доходишь, который не надо снижать. Это я опять-таки говорю, поскольку мы находимся в аудитории дружеской. На сцене иногда приходится какие-то, в этом смысле, вещи нарушать и потом жалеешь.

Вот то, что произошло, уже, наверное, больше этого не получится сегодня.

Я буду счастлив видеть вас на тех концертах, которые заявлены в ближайшее время.
Они будут совсем… они… Кстати, хотел сказать «они будут совсем иные». На самом деле, это - неправда. Они будут не совсем иные, поскольку все-таки это тот же конец 19 - начало 20 века, если говорить об итальянской песне. Если говорить о французской песне, то, фактически, все тексты, которые мы исполняем на сцене, они настолько созвучны лермонтовским стихам, что иногда кажется, что Лермонтов – современник тех людей, которые писали эти тесты для Пиаф, Азнавура, Монтана. Степень гениальности, может быть, не настолько проявлена, поскольку Лермонтов, конечно… в его творчестве дышит громадный гений.

Но темы, мысли.. это то, вот, о чем я говорил совсем недавно, они - про то же. Они, на самом деле, - про свободу человека… только про настоящую свободу – не декларированную, не установленную в рамках каких-то внешних, п.ч. всякие внешние рамки - они все-таки... они далеки от свободы, как бы они не назывались, какими бы политическими определениями их не называли.

А единственно возможная свобода – она внутри, она в душе человеческой. И это звучало бы сегодня банально и даже неприлично, если бы не одно «но»... - испытания, которые мы проходим в последнее время – они подтверждают опять-таки, к сожалению, то, что мы, как ни горько, очень быстро забываем главное, что, в принципе, все-таки можно навести, можно навести с помощью Божией порядок внутри себя, внутри своего сердца, внутри своей души. И только тогда можно постараться как-то навести порядок во вне себя, а, может быть, это произойдет даже автоматически. Но не наведя порядок в своем сердце, не научАсь любить другого человека, хотя бы, в той степени, в которой ты хорошо относишься к себе, невозможно навести порядок вне себя.

Вот, собственно говоря, на самом деле, поиски лирического героя, которого я озвучиваю в любой программе, как бы она не звучала – будь то век 19, будь век 20, будь это советская песня или песня начала 19 столетия – романс – это все про то: это поиски гармонии, поиски любви и счастья внутри себя.

Из-за этого я люблю этот репертуар. И я думаю, и, собственно говоря, поэтому я выхожу на сцену всегда с ощущением того, что я имею право говорить.

Это все нужно сейчас ровно столько же, сколько нужно было 100, 150, 200, а, собственно говоря, и 500, и 2000, и 3000 лет назад.

Буду рад видеть вас 10 и 12 июля. И, может быть, если все будет хорошо, нам удастся поговорить на эту же тему немножко в другом, может быть, характере музыки и настроении.

Спасибо!