Ушел Евгений Евтушенко

Не надо...
Всё призрачно -
и тёмных окон матовость,
и алый снег за стоп-сигналами машин.
Не надо...
Всё призрачно,
как сквер туманный мартовский,
где нет ни женщин, ни мужчин -
лишь тени женщин и мужчин.
Не надо...
Стою у дерева,
молчу и не обманываю,
гляжу, как сдвоенные светят фонари,
и тихо трогаю рукой,
но не обламываю
сосульку тоненькую с веточкой внутри.
Не надо...
Пусть в бултыхающемся заспанном трамваишке
с Москвой,
качающейся мертвенно в окне,
ты,
подперев щеку рукою в детской варежке,
со злостью женской вспоминаешь обо мне.
Не надо...
Ты станешь женщиной,
усталой, умной женщиной,
по слову доброму и ласке голодна,
и будет март,
и будет мальчик, что-то шепчущий,
и будет горестно кружиться голова.
Не надо...
Пусть это стоит, как и мне, недёшево,
с ним не ходи вдвоём по мартовскому льду,
ему на плечи свои руки ненадёжные
ты не клади,
как я сегодня не кладу.
Не надо...
Не верь, как я не верю,
призрачному городу,
не то,
очнувшись, ужаснёшься пустырю.
Скажи: "Не надо!",
опустивши низко голову,
как я тебе сейчас
"Не надо..."
говорю.

Поэт Евгений Евтушенко скончался в США на 85-м году жизни. Об этом ТАСС сообщил в субботу друг поэта Михаил Моргулис.
«Пять минут назад Евгений Александрович отошел в вечность», — сказал он. «Мне позвонил его сын — Женя и сообщил это печальное известие, — сказал Моргулис. — Жена Маша, к сожалению, не может сейчас разговаривать».

Друг поэта также заметил, что почти до самых последних минут жизни Евгений Евтушенко был в сознании — «он все слышал, реагировал и, конечно, понимал, что столько людей за него волнуется».
С поэтом, госпитализированным 12 марта в городе Талса (штат Оклахома), все это время находилась его жена Мария Новикова. С ним также успели попрощаться прибывшие в больницу два их сына — Дмитрий и Евгений.

Как сообщил генеральный продюсер фестиваля, который должен был пройти в Москве к юбилею поэта, Сергей Винников, Евгений Евтушенко просил похоронить его в российском писательском поселке Переделкино, рядом с Борисом Пастернаком.
Продюсер отметил, что 29 марта ему позвонила супруга поэта Мария и соединила с Евгением Александровичем.
«Сергей, я нахожусь в очень тяжелом состоянии в клинике, врачи прогнозируют мой скорый уход, — передал корреспонденту ТАСС Винников его слова. — Я извиняюсь перед вами, что очень сильно вас подвел. Но при этом я очень прошу вас о том, чтобы запланированные нами совместно проекты — вечер в Большом зале Консерватории и спектакль в Кремлевском Дворце состоялись и без меня».
«Обещайте мне это, — добавил он. — Я буду умирать со спокойной душой. И еще я прошу передать мою просьбу о решении вопроса о моем захоронении в России в Переделкино недалеко от могилы Пастернака».

Евгению Евтушенко 18 июля должно было исполниться 85 лет. Он планировал провести гастрольный тур по городам России, Белоруссии и Казахстана. Также местом основных юбилейных мероприятий должны были стать главные сценические площадки Москвы: Концертный зал имени П. И. Чайковского, Большой зал Московской консерватории и Государственный Кремлевский дворец. Три недели назад поэт по видеомосту принял участие в пресс-конференции ТАСС, посвященной праздничным мероприятиям по случаю своего юбилея.

Евгений Евтушенко родился в 1932 году в семье геолога и поэта-любителя Александра Гангнуса. Его первое стихотворение было опубликовано в газете «Советский спорт», а первая книга стихов «Разведчики грядущего» вышла в 1952 году, тогда же он стал самым молодым членом Союза писателей СССР. В 1963 году был номинирован на Нобелевскую премию по литературе. Он автор более 150 книг, которые переведены на многие языки мира.

https://news.mail.ru/incident/29281021/?frommail=1

Александр Нехорошев пишет в ФБ:

На смерть Евтушенко

Мы учились в одной школе - N 607 в Лазаревском пер (ныне Советской Армии). Естественно, Е.А. учился гораздо раньше - после войны. Был у нас общий директор Исаак Борисович Пирятинский, в прошлом сотрудник Крупской,участник войны. Е.А. был хулиган. И когда кто-то сжег классные журналы в учительской, кандидат на отчисление был только он. Прошли годы. Был вечер встречи бывших учеников, и один из них,ставший ,кстати,академиком,вдруг признал , что журналы сжег он. Он был,говоря современным языком, мажор или перфекционист. И получив кол по немецкому,не смог это пережить. И сжег журналы. Признание академика потрясло директора Пирятинского,и рыдая,он попросил у Е.А .прощения. В память о своей учебе в этой школе Евтушенко написал стихотворение "Марьина роща" (по названию района, к которому примыкает школа). Как-то навещая могилу своего отца на Ваганьковском кладбище, ЕА обратил внимание,что на могиле по соседству выбиты знакомые строчки. Оказалось, что это была могила директора школы И.Б.Пирятинского. А строки - из поэмы "Марьина роща".

даааааааа... все в жизни не случайно...

Поэт Евгений Евтушенко скончался от рака четвертой стадии. В последние минуты жизни он находился рядом со своими близкими.Названа причина смерти и дата похорон поэта Евгения Евтушенко

У Евгения Евтушенко диагностировали рак в необратимой форме. Врачи давали ему три месяца, но он прожил всего один. Онкологию у поэта выявили еще шесть лет назад. Ему сделали операцию на почку, но страшное заболевание вернулось.

По словам сына поэта Евгения Евтушенко-младшего, его отец умирал без боли, сообщает «RT на русском». Рядом с поэтом были его родные. Сын Евтушенко держал его за руку.

Церемония прощания с поэтом пройдет не ранее вторника, 4 апреля, пишет «Газета.Ru». Евгения Евтушенко похоронят в подмосковном Переделкино, и для того, чтобы перевезти его тело из США, нужно время. Отпевание Евтушенко по православному обычаю пройдет в межконфессиональной церкви Университета города Талса, где поэт преподавал.

https://www.kargapolje.ru/3641-nazvana-prichina-smerti-i-data-pohoron-poeta-evgeniya-evtushenko.html

Поэт Евгений Евтушенко будет похоронен 7 или 8 апреля. Об этом его помощник рассказал «Интерфаксу».

«Сначала церемония прощания состоится в США, затем в Москве. Ориентировочно 7 или 8 апреля. Похоронят Евгения Александровича, как он завещал, в Переделкино», — заявил он.

В то же время друг поэта и его издатель Валерий Краснопольский сообщил ТАСС, что церемония прощания может пройти в московском Центральном Доме литераторов. «Дата пока не известна, зависит от того, когда его перевезут из Америки. Этим вопросом сейчас занимается посольство России в США, думаю, в понедельник все прояснится», — отметил он.

«Интерфакс» со ссылкой на собственные источники пишет, что Переделкинское кладбище давно закрыто для новых захоронений, но возможны исключения. Как отмечается, Переделкино — территория Москвы, поэтому вопрос будет рассматривать мэрия города при наличии обращения от родных поэта.

Евтушенко умер в США 1 апреля от остановки сердца во сне, на следующий день после госпитализации. Ему было 84 года. Поэт просил похоронить его в подмосковном Переделкино неподалеку от могилы Бориса Пастернака.

Далее: https://news.rambler.ru/lifestyle/36501766/?utm_content=news&utm_medium=read_more&utm_source=copylink

Новодворская о Евтушенко

http://www.medved-magazine.ru/articles/article_1171.html



Мы переходим к ситцевому сезону русской поэзии. Сначала шел, конечно, богатый и аристократический бархатный сезон Серебряного века. Великие: Пушкин, Тютчев (если кто не в журнале, то это не значит, что его в Храме нет; иногда жизнь гения не укладывается в триллер или драму, необходимые для пущей художественности; но биографии забываются, а стихи остаются). «Большая шестерка»: Блок, Мандельштам, Пастернак, Гумилев, Ахматова, Цветаева. Волошин и последние обрезки бархата: Окуджава, Высоцкий, Галич. По словам нашего сегодняшнего героя Евгения Евтушенко, последний великий из бархата прошедших веков — это И. Бродский. Будет и шелковый сезон: Бальмонт, Багрицкий, Наталья Горбаневская и Ирина Ратушинская, Некрасов, Эренбург, Юрий Левитанский.

А потом наступил ситцевый сезон — для всех, для тех, кто попроще, и там по справедливости оказались и Сельвинский, и Светлов, и Межиров, и Ошанин. По два-три стихотворения с каждого, иногда — одно, как у Межирова и Ошанина. А другие выпали вообще. Антокольский вложился одним стихом, а от многих останется память такого рода: этот пожалел Цветаеву и Мура, тот (С. Щипачев) заступился за Евтушенко. Из всего ситцевого сезона, куда, конечно, мы отправим и Маяковского, в наш Храм войдут (и не украдкой, а с шумом, блеском и юношеской бравадой) Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко. Ну и что, что ситцевый сезон. Ситцевый сезон, Политехнический, Лужники, сарафанное радио… Мы тоже не бог весть какие аристократы, ни бархата, ни шелка мы не застали. В колясках не катывали, с кружевными зонтиками не ходили и даже персонажи «Дамы с собачкой» для нас — неслыханный шик и роскошь: и по средствам, и по костюмам, и по занятиям. А мы ездили в Коктебель в поездах и в задрипанных «москвичонках» («мерседетых шестисосах»), топали в Лягушачью бухту, валялись на диком пляже. И даже в Литфонд к Марье Волошиной нас не пускали, как пускали Женю и Андрюшу. Мы пели под гитару у мыса Хамелеон, клали камушки на могилу Макса Волошина и лакали дешевую продукцию винсовхоза «Коктебель». Так что мы не гордые.



Демон на договоре

Что делать Евгению Евтушенко в нашем Храме — не нам решать. Он его ярко раскрасит, распишет да еще и Пикассо с Шагалом пригласит. Они бесплатно нарисуют по картиночке. Он организует экскурсии, он пригласит «битлов», даже и покойных, и те споют на пороге; он поставит фильм о Храме и сам в нем сыграет, а потом начнет по России и по Европе с США лекции про наш Храм читать. Его только пусти под лавочку — а он сразу все лавочки займет. Но Евтушенко — честный человек, на место Блока или Бродского не сядет. Так что мне он по душе.

Евтушенко — классический шестидесятник. Уж он-то точно редкий, невиданный мичуринский вариант социалиста с человеческим лицом, хотя ничего толком ни про капитализм, ни про социализм Евгений Александрович не понял, даже проживая в США. Он искренне считает, что в Швеции и Норвегии — социализм. Но живет почему-то в Штатах, и это было бы ханжеством и чистой демагогией, не будь он поэтом. А поэтам знать про экономику необязательно, пусть себе считают, что булки растут на деревьях и творог добывают из вареников.

Евгений Евтушенко — хороший человек, хотя и очень суетный, он сделал стране много добра в самые страшные годы, а уехал от нас только в 1991-м, когда шестидесятники и социалисты с человеческим лицом уже утратили свое всемирно-историческое значение и вместо них в ряды встали западники и рыночники, антисоветчики и либералы.

Про Евтушенко говорили много плохого, вплоть до того, что он был агентом КГБ. Нет, не был, это клевета по неопытности. Он был смел до отчаянности, но ездил по белу свету, жил шумно и широко, получил (выбил блефом) шикарную квартиру в доме на набережной (не на той, так на другой), даже Никсона он там принимал. Но подлостей он не делал и ничем за эти блага не платил. Ничем, что было бы лицемерием, жестокостью, согласием на аресты собратьев по ремеслу. Даже диссидентам он жертвовал свои старые рубашки, а они были мало поношенные и нарядные. И если поэт Евтушенко попросит у культурного или богатого россиянина булку или вареник, то моя просьба: дать и даже помазать икрой. Заслужил. Он и сейчас то в нетопленном зале выступит, как в Туле, то выставку из своих личных картин в Переделкине откроет (все — дары великих мастеров). В этом году, в июле, ему стукнет 80 лет. Есть живой классик, «клаша» (по Войновичу), и давайте ему сделаем какое-нибудь добро в порядке алаверды.

А секрет его хорошей жизни при советской власти прост. Помните, был такой забытый доперестроечный роман «Альтист Данилов»? Давно воды времени смыли автора и шпильки, актуальные только в то время, осталась интрига. Данилов служил на Земле демоном на договоре и обязан был творить Зло. Но стал делать Добро. За что его поставили перед демоническим Политбюро и хотели лишить сущности, а память вытоптать, но за него заступился тамошний генсек Бык, то ли Голубой, то ли Белый, которому он невзначай почесал спинку, чего никто никогда не делал. И его наказали условно.

Евгений Евтушенко считался у Софьи Власьевны поэтом на договоре и вроде бы договор соблюдал: не был антисоветчиком, уважал Буденного, героев войны, Че Гевару и Фиделя, выступал против вьетнамской войны, мягко критиковал Америку, братаясь с ее студентами и поэтами. Он не выступал против Ленина (только против Сталина), не был штатным диссидентом, верил в социализм, не требовал ни роспуска СССР, ни пересмотра роли и значения (и даже сущности) Победы 1945 года, как Гроссман и Владимов. И все — искренне. Просто, видя несправедливость и жестокость, кидался в бой (Чехословакия,1968-й; процесс Даниэля и Синявского; расправа над Бродским; участь Солженицына). Но он не перешел роковой, пограничной черты, как Галич, Владимов, Бродский. В стихах переходил, но стихи не поняли. Не умели читать между строк. Или боялись прочесть? Когда нет политических заявлений, выхода из рядов СП (совписов), обращений к Конгрессу США — можно пропустить мимо ушей. Пожурить. Преследовать, делать окончательным врагом, выгонять, сажать столь известного поэта с такой коммуникабельностью — себе дороже. Это понял даже Андропов. Из-за Евтушенко Папа Римский + все литераторы и художники Запада организовали бы против СССР крестовый поход.

Это, конечно, компромат. Солженицын, Владимов, Аксенов, Войнович, Галич — чужие. Евтушенко с натяжкой сходил за «своего». Но ведь за «своих» сходили и Высоцкий, и Окуджава, и Левитанский, и Булгаков, и Пастернак до рокового голосования об исключении из СП. Так что не побрезгуем и Евтушенко. Все мы родом с советской помойки, кто опоздал родиться в Серебряном веке, и мало кому удалось отмыться добела.





Homo huligаnus

Родился Женя в 1932 году, то ли на станции Зима, то ли в Нижнеудинске. Родители были геологи, Александр Рудольфович Гангнус и Зинаида Ермолаевна Евтушенко. Отец писал стихи, мать стала потом актрисой. С отцом Жени она развелась, но он всегда помогал сыну. Школу в Марьиной роще Женя не закончил. Его исключили за поджог, думая, что двоечник Евтушенко «имел основания». Но поджег другой ученик, а свалили все на Женю. Еще при Сталине он задал на уроке крамольный вопрос насчет песенки «С песнями, борясь и побеждая, наш отряд за Сталиным идет». Женя спросил: «А с песнями зачем бороться?» Он не понял, где запятая. Учительница побелела, сказала, что у него жар, что надо идти домой, и умоляла класс сохранить все в тайне. Такое было время. Потом пионер Женя на сборе, где все клялись, что вынесут пытки не хуже молодогвардейцев, честно сказал, что за себя не ручается. Скандал! Так что хорошо, что он вылетел из школы, слишком прямой был мальчик, до оттепели мог бы не дожить. Сталинские соколы договоров с поэтами не заключали и их не соблюдали.

Отец пристроил его на Алтай, в геологическую партию. Там он впервые познал любовь с пасечницей-вдовой. Об этом у него есть целомудренное стихотворение, тогда считавшееся «жестким порно». Романы Женя крутил и потом, но был на редкость чистым в любви. И здесь он был поэт и идеалист. Никакого цинизма.

В Литературный институт он был принят без аттестата зрелости, учился с 1952-го по 1957 год. Это восхитили мэтров первые слабые его стихи (в том числе и хвалебные в адрес Сталина) из сборника «Разведчики грядущего», которого стыдился сам автор. И тогда же его на ура (плохо дело было в те годы с поэтическими талантами) приняли в Союз совписов. Из Литинститута его выгнали без диплома (потом уже поднесли диплом, как подарок к пенсии, в новые времена). А за что выгнали? За поддержку романа Дудинцева «Не хлебом единым».



Но вот грянула оттепель, и Евгений читает свои стихи в Политехническом вместе с Андреем Вознесенским, Робертом Рождественским, первой своей женой, прекрасной Беллой Ахмадулиной, Булатом Окуджавой, который еще и поет. Помните эпизод в «Заставе Ильича»? Там Евтушенко читает свои стихи в Политехе. Он бредит Маяковским и всячески «косит» под него, и, по-моему, зря. На совести у Евтушенко нет таких грехов, как у отчаянного большевика Маяковского; как человек он намного лучше и сделал много добра (в отличие от Маяковского, который не спасал жертв чекистов). Да и как поэт он явно сильнее.

Оттепель замерзла под ногами у поэта, но еще раньше он успел поспасать от Хрущева Эрнста Неизвестного, будущего творца черно-золотого памятника генсеку. Хрущев стучал по столу на скульптора, Евтушенко стучал на генсека и даже обозвал его канонические портреты «портретами идиота». Хрущев оставил в покое Неизвестного и защищал Евтушенко, пока его самого не убрали. А потом он бился за Бродского и простил ему неприязнь и даже то, что гений помешал «ситцевому поэту» выступить в американском университете и получить 100 баксов. Бродский не мог понять, почему поэт советует поэту уехать по рекомендации КГБ. Эта «смычка» с «органами» была частью договора, и замученный, больной, разлученный с родителями Бродский слишком уж отличался от веселого и благополучного эпикурейца Евтушенко. Хитрил ли наш поэт, не переходя черту? Я думаю, что нет. Он не мог ее перейти, он был слишком левый и советский для этого, не было у него такого потенциала. И выпускали его, зная, что не попросит он политического убежища, вернется. И то, что Евтушенко обозвал оставшегося в Англии Анатолия Кузнецова Урией Гипом, причем не в кулуарах, а на каком-то писательском съезде, — может, это самый страшный его грех. Кузнецов написал в Англии и напечатал (и сейчас это пришло к нам) такую правду о Бабьем Яре и о войне (о том, в частности, как Киев взрывали чекисты, вплоть до Андреевской церкви, чтобы натравить немцев на местное население и создать условия для партизанской войны), что бедному Евтушенко она и не снилась. Ситец плох только одним: быстро линяет и легко рвется. Недолговечный материал.




Его баррикады

Лернейской гидре все равно, кто на нее бросается: свои или чужие. Сгоряча может и голову откусить. И когда в 1968 году после вторжения в Чехословакию Евтушенко кинулся посылать телеграммы протеста Брежневу прямо из Коктебеля — это был подвиг. Это первый. Тем паче, что героический Аксенов, которому предложили подписаться (больше Евгений Александрович подписи не собирал, все писал сам), испугался и пошел спать. Если бы телеграмма пошла на Запад, если бы была пресс-конференция, то и посадили бы. Но и так уволили девочку с телеграфа только за то, что приняла депешу, и Евтушенко ворвался в феодосийский КГБ, потребовал восстановить, угрожая пресс-конференцией и скандалом в Москве. И восстановили! Евтушенко ждал ареста, они с женой жгли в котельной самиздат. Второй подвиг случился, когда взяли Солженицына. Андропов был страшным человеком. Сначала Евтушенко ему позвонил (и его соединили!), оторвал от заседания Политбюро и обещал, если Солженицыну дадут срок, повеситься у дверей Лубянки. Андропов радушно пригласил это сделать, сославшись на крепость лубянских лип. Но задумался. Во второй раз поэт обещал защищать Солженицына на баррикадах. Андропов предложил проспаться, но он был умен и понимал, что посадить Солженицына — большая головная боль и конфронтация с Западом. И выходку Евтушенко он использовал, чтобы убедить Политбюро выслать, а не сажать.

У Евтушенко была непробиваемая защита и в СССР, и КГБ был в курсе. После Чехословакии по всем лестницам его шестиэтажного дома стояли люди, пришедшие его защищать, даже от провинции были гонцы.

Третий подвиг— «Бабий Яр» (1961). Это был прорыв плотины молчания. Четвертый — «Братская ГЭС». Уже идет 1965 год, десталинизация кончилась, а он опять про лагеря! И про гетто (глава про диспетчера света Изю Крамера). Это настоящие стихи, без скидок, о том, как замучили Риву, возлюбленную Изи.

Пятый подвиг — то самое стихотворение «Танки идут по Праге». Негодование и шок сторонника социализма были сильнее либеральных чувств тех, кто ничего другого и не ждал от власти. И жаль, что не знал он (да и в Москве его не было в тот день) про акцию «семерки» на Красной площади. Здесь он мог бы стать диссидентом и преодолеть двойственность своей натуры. Он говорит, что не мог быть с диссидентами из-за своих левых убеждений, но среди диссидентов тоже были социалисты (Яхимович, Владимир Борисов, Петр Абовин-Егидес, Юрий Гримм, Михаил Ривкин). И им скидки по срокам не давали. Шестой и седьмой подвиги — это поэма «Казанский университет» и стихотворение «Монолог голубого песца на аляскинской звероферме». «Университет» — это 1970-й. «Песец» — тоже начало 70-х. Восьмой — отказался брать в 1993 году орден «Дружбы народов» в знак протеста против войны в Чечне (а некоторые либералы и премиями не побрезговали). Девятый — его фильм по его же сценарию «Смерть Сталина» (1990). Ненавидеть он умеет, этот эпикуреец. И страдать — тоже. Ведь история песца — его история. «Я голубой на звероферме серой. Но, цветом обреченный на убой, за непрогрызной проволочной сеткой не утешаюсь тем, что голубой. И вою я, ознобно, тонко вою, трубой косматой Страшного Суда, прося у звезд или навеки — волю, или хотя бы линьки… навсегда. И падаю я на пол, подыхаю, и все никак подохнуть не могу. Гляжу с тоской на мой родной Дахау и знаю: никуда не убегу. Однажды, тухлой рыбой пообедав, увидел я, что дверь не на крючке, и прыгнул в бездну звездного побега с бездумностью, обычной в новичке». И вот разрядка, развязка — и для песца, и для поэта: «Но я устал. Меня сбивали вьюги. Я вытащить не мог завязших лап. И не было ни друга, ни подруги. Дитя неволи для свободы слаб. Кто в клетке зачат, тот по клетке плачет. И с ужасом я понял, что люблю ту клетку, где меня за сетку прячут, и звероферму — Родину мою».

Кого обманули Америка, Аляска, песцы? Только дураков и гэбистов. Хотя КГБ, наверное, понял. Но как такое запретишь? Как запретишь историческую поэму «Казанский университет», посвященную В. И. Ленину, с таким финалом, где поэт благодарит Отечество «за вечный пугачевский дух в народе, за доблестный гражданский русский стих, за твоего Ульянова Володю, за будущих Ульяновых твоих…»? Что будут делать в СССР будущие Ульяновы? Да свергать советскую власть, ведь Ульяновы только свергать и умеют. Поэма посвящена диссидентам. Но как докажешь? Отпустить из «Нового мира» в самиздат?

Эта поэма помогла мне выжить, я ее прочла в казанской спецтюрьме. Это об истории: «Как Катюшу Маслову, Россию, разведя красивое вранье, лживые историки растлили, господа Нехлюдовы ее. Но не отвернула лик Фортуна, мы под сенью Пушкина росли. Слава Богу, есть литература — лучшая история Руси». Вот о декабристах: «До сих пор над русскими полями в заржавелый колокол небес ветер бьет нетленными телами дерзостных повешенных повес». Вот об Александре Ульянове и не только: «Невинные жертвы, вы славы не стоите. В стране, где террор — государственный быт, невинно растоптанным быть — не достоинство, уж лучше — за дело растоптанным быть!»

Десятый подвиг — не признавал ГДР, считал, что Берлинская стена должна пасть, об этом говорил вслух, и в ГДР — тоже; Хонеккер жаловался Хрущеву, просил Евтушенко не выпускать. Его, кстати, вытаскивали из самолетов, высаживали из поездов. Пытались засадить в СССР, как в аквариум. Спас Степан Щипачев. Сказал, что бросит на стол партбилет, публично выйдет из партии, если поэт станет невыездным. Одиннадцатый подвиг — это то, что Евтушенко был в 1991 году у Белого дома. Хватит на искупление?



Его девочки из виноградников

Евгений Александрович влюблялся охотно и часто, но всегда оставался джентльменом. Как-то в США, совсем еще зеленым юнцом, удрал от экскурсионной группы из Нью-Йорка в Сан-Франциско вместе с девушкой, у которой тоже был значок с Фиделем. Но первой его женой стала Белла Ахмадулина. В нее тоже влюблялись, ей дарили букеты. Евтушенко скармливал их соседской козе. Брака хватило на три года, с 1957-го по 1960-й. И остались прекрасные стихи: «Не похожа давно на бельчонка, ты не верила в правду суда, но подписывала ручонка столько писем в пустое “туда”. Ты и в тайном посадочном списке, и мой тайный несчастный герой, Белла Первая музы российской, и не будет нам Беллы Второй».

В 1961 году Евтушенко женился на Галине Сокол-Лукониной, которую увел от мужа. Галя была радикалкой из семьи «врага народа». Она в день похорон Сталина «цыганочку» хотела на улицах танцевать, едва остановили. Это с ней поэт жег самиздат, и она всегда просила его не идти на компромисс, обещая прокормить шитьем. У них родился сын Петр.

В 1978 году Евтушенко женился на своей поклоннице Джен Батлер, но они вскоре расстались. Еще два сына: Александр и Антон. И уже в 1986 году поэт встретил Машу Новикову, тогда студентку медучилища. Они вместе до сих пор, Маша преподает русский язык и литературу. У них двое сыновей, Евгений и Дмитрий.



Конец вечности

В 1981 году Евтушенко опубликовал в «Юности» неплохую повесть «Ардабиола». А потом лед треснул: вторично за его жизнь. И с упоением Евгений Александрович включился во все: «Мемориал», руководство новой писательской организацией «Апрель», триумфальные выборы в депутаты Съезда нардепов СССР от Харькова. Потом — отъезд. И глухо, глухо…

Сивку не укатали крутые горки, сивка просто не въезжает в нашу ситуацию добровольного возвращения в стойло. И наш новый строй, после «казарменного социализма», называет «казарменным капитализмом». Дай ему бог дожить до 120 лет (он еще недавно защищал Англию от совков, когда они решили, что теракты в метро — это то, что «им надо», в смысле, «так им и надо»). Но я хочу напомнить проект 1968 года насчет надписи на надгробной плите. Ведь завещание поэта составлено, и как бы новые комитетчики не забыли или не помешали. Я знаю, что поэт не обидится. Это мое время, и я напомню. «Танки идут по Праге в закатной крови рассвета. Танки идут по правде, которая не газета… Что разбираться в мотивах моторизованной плетки? Чуешь, наивный Манилов, хватку Ноздрева на глотке? Чем же мне жить, как прежде, если, как будто рубанки, танки идут в надежде, что это — родные танки?»

А вот и завещание. Я уверена, что веселый Женя Евтушенко меня переживет. Так что напомните потомкам:

Прежде чем я подохну, как — мне не важно — прозван,

Я обращаюсь к потомству только с единственной просьбой:

Пусть надо мной — без рыданий

Просто напишут — по правде:

«Русский писатель. Раздавлен.

Русскими танками в Праге».

Интересно, напишут?

"Евгений Александрович поставил на себе поразительный эксперимент. Живя в несвободной стране, он мечтал одновременно о всемирной славе, выездном паспорте и доброй репутации."

https://grani-ru-org.appspot.com/opinion/milshtein/m.259973.html

Сумма разности
Илья Мильштейн, 03.04.2017

В жанре некролога свои штампы, и если умирает знаменитый старик, то принято писать: ушла эпоха. Но здесь другой случай, и в потоке откликов на смерть Евгения Евтушенко эту трафаретную фразу не произносит почти никто. Слова любви, слова благодарности, слова презрительные, слова завистливые, сплетни, намеки, догадки - все говорится как при жизни, но и с некоторым усилием, словно припоминая.

Слишком уж очевидно, что эпоха ушла давно.

Это уже такая древность, что про них, шестидесятников, снимают кино: довольно хороший фильм "Оттепель", довольно плохой фильм "Таинственная страсть", и еще про Высоцкого, но тут эпитета не подобрать. Эти времена настолько погрузились в прошлое, что ненадолго даже образовали модный тренд, в стиле ретро. Одновременно хрущевская оттепель так наложилась на день сегодняшний, что стала символом современного фрондерства. Конечно же, в дозволенных рамках, как тогда, и если Евтушенко с Вознесенским клялись именем Ленина, публикуя разную крамолу, то обслуживающий Путина Эрнст тихо бунтует, протаскивая на телеэкраны мятежную богему 60-х. И тут эпохи внезапно закольцовываются, и дети ХХ съезда обнаруживают родство с детьми перестройки. Талантливыми и бездарными, отважными и робкими, продавшимися и непродавшимися.

Уникальность Евгения Евтушенко заключалась в том, что он соединил в себе чуть ли не все качества людей своего поколения. И добродетели, и пороки. Он умел писать совершенно замечательные стихи - и совершенно провальные. Он совершал героические поступки - и каялся за них перед лицом товарищей. Он помогал многим достойным людям - и, как бы помягче сказать, сотрудничал с дурными людьми, и когда это становилось известно, достойные люди его проклинали, и в замечательной истории про Евтушенко, Бродского и колхозы, придуманной Довлатовым, отражалась неповторимая судьба самого известного, прославляемого, ненавидимого советского поэта.

Евгений Александрович поставил на себе поразительный эксперимент. Живя в несвободной стране, он мечтал одновременно о всемирной славе, выездном паспорте и доброй репутации. Порой казалось даже, что он добивался того, чего желал. Ибо автор "Бабьего Яра" и "Наследников Сталина" олицетворял вольномыслие почти невообразимое в той стране, гражданином которой являлся, вот же удалось ему опубликовать эти стихи. А в списках имелись и "Танки идут по Праге", но сочинитель явной антисоветчины невозбранно гастролировал по свету, и собирал полные залы у себя на родине, и украшал своим именем и присутствием Союз писателей СССР.

Тем не менее платить приходилось за все - и за опубликованное, и за крамолу, и за гастроли, и Евтушенко готов был платить. Похоже, его захватывал азарт игры, которую он вел с размахом, точно зная, с кем сражается и за что. В игре были свои, давно осознанные и расставленные по местам приоритеты.

Слава на высшей ступеньке пьедестала, пусть и неоднозначная, а репутация, как правило, страдала. При этом и сам Евгений Александрович страдал, в резкой форме отвергая обвинения и упреки, вступая в споры, сводя посмертные счеты, как с тем же Бродским. Поскольку все-таки это была игра, отчасти детская - в погремушки и путешествия, в политику и в разведчиков, если можно так выразиться, а прежде всего он был поэтом. И знал, что поэзия не простит, и она не прощала, и многие его стихи, в особенности поздние, лучше бы пореже перепечатывать.

Впрочем, в жанре некролога свои обычаи, и стремление говорить хорошее, отдавать должное, благодарить за совершенное, жалеть - не из худших. Эпоха Евгения Евтушенко давно ушла, а он остался, и это стало полноценной трагедией. И чем громче была минувшая слава, тем невыносимей жизнь на отшибе. В старости, в полуэмиграции, в полузабвении, в болезнях.

Можно, вероятно, отмахнуться от мысли, что поэт в России - больше, чем поэт. В ней суждено поэтами рождаться лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства, но несомненно то, что у нас были, есть и будут стихотворцы с повышенным градусом гражданского темперамента. Бывший властитель дум, бывший трибун, бывший депутат, Евгений Александрович наверное острее многих стареющих поэтов ощущал угасание духа, и участь бессильного наблюдателя происходящего в России и с Россией была ему тяжела. Да и кино, в котором его сыграли и оболгали, как он утверждал, не прибавило радости. Разумеется, режиссеров-сценаристов-продюсеров можно понять: они снимали фильм про седую древность. Однако и Евтушенко понять можно: он был живой.

Теперь его нет, и та история, что начинается после смерти, сулит нам немало открытий. В архивах, когда к ним допустят. В письмах и воспоминаниях. В стихах, читанных-перечитанных, но уже и подзабытых, за исключением некоторых, с которыми живешь, которые любишь и помнишь. Неотделимых от судьбы поколения и твоей собственной судьбы. В поэзии Евгения Евтушенко.

А еще - в русской поэзии ХХ столетия, в "Строфах века", собранных им, в замечательной книге, которую он придумал и издал. Спасая от забвения строки своих друзей и врагов, знакомых и незнакомых, публикуя стихи поэтов первого ряда и второго, пятого и десятого, сумевших выразить хоть что-то, достойное печати. Эта работа уж точно ему зачтется, и в дни прощания с Евгением Александровичем о ней вспоминаешь в первую очередь, и к чувству благодарности не примешиваются никакие иные чувства.

Дмитрий Быков о Евтушенко

http://sobesednik.ru/dmitriy-bykov/20170404-dmitriy-bykov-o-poslednem-razgovore-s-evgeniem-evtushenko

Ночью 31 марта позвонил Дмитрий Муратов, главред «Новой газеты», и сказал, что только что говорил с женой Евтушенко: ему остаются часы. Дал ее телефон. Маша сказала, что пускают к нему уже свободно, но приезжать бессмысленно: чудом будет, если он доживет до утра. До утра он дожил. «Он не говорит, потому что лежит в кислородной маске, но все слышит и понимает. Если вы хотите что-то сказать ему, я поставлю телефон на громкую связь». И я стал думать, что можно сказать человеку, который долго был моим любимым поэтом и уж точно самым известным поэтом, пишущим по-русски; человеку, который страшно всех раздражал, хотя этого не заслуживал – но, как сказал его сверстник и самый пристрастный исследователь Лев Аннинский, «рядом живет и работает вот такой графоман, но графоман мне неинтересен. А Евтушенко меня бесит именно потому, что он – родной». Мы всегда выбираем врага по себе, и Бродский назначил Евтушенко главным врагом по принципу симметрии, по сходству масштаба, по близости темпераментов и противоположности стратегий. Вознесенский ему в конкуренты не годился, потому что был поэтом другой темы – и слава его была все-таки не всенародной; Окуджава и Высоцкий проходили по другому ведомству. А Евтушенко был именно тем, кем Бродский одновременно мучительно хотел и не хотел быть: он был советским поэтом – что выглядело для Бродского явным компромиссом, – и всемирным любимцем, знаменитостью, которой многое можно за границей и на родине. Он был номером первым, чего и Бродский для себя желал – но не такой ценой. Впрочем, оба делали карьеру – и оба могли бы о себе сказать словами Евтушенко: «Я делаю себе карьеру тем, что не делаю ее!» В обоих случаях это было, скажем так, не совсем честно. Мне сразу возразят, что качество стиха, сама его фактура у Бродского другие, что он несравнимо глубже и, если говорить о ремесле, мастеровитее; это верно только отчасти. Евтушенко был бы куда более бесспорен, если бы написал (точней, напечатал) меньше. Большая часть его стихов испорчены длиннотами, разжевываниями, иногда банальностями – но ведь и у Бродского при сегодняшнем чтении многие длинноты поражают и раздражают, а монотонность удручает. Евтушенко кокетничал и позировал – но и подставлялся, давая читателю радость отождествления; Бродский принимал иные позы – более напоминающие римскую статую или даже египетскую мумию, – но это тоже позы. Евтушенко был хорошим человеком – об этом говорили все, кто глубоко его знал, и упорней всех Окуджава: он добрый, повторял он, и это искупает все. Я никогда не забуду, говорил он, как Евтушенко приходил ко мне в кабинет в «Литгазете», где я заведовал некоторое время поэзией. В кабинете был телефон. Он усаживался на стол и начинал названивать, устраивая множество дел своих дальних и близких приятелей, а иногда и вовсе незнакомых людей. (И в сознании всех этих людей он занимал важное место: разбирая в архиве Новеллы Матвеевой ее предсмертные дневники, я нашел запись: «Сегодня во сне долго спорила с Евтушенко, говорила ему, что он не видит, как унижают Россию, но он все время отвлекался на приятелей».) Да, Евтушенко был хорошим человеком – со множеством раздражающих, отталкивающих и даже противных качеств; а Бродский, насколько можно судить по многим мемуарам, в том числе недавно опубликованным, и по переписке с Аксеновым, – был человеком плохим, но при этом необычайно привлекательным.

Процент качественных текстов у Евтушенко значительно ниже, и потому он так и не дождался своего Нобеля – хотя могли бы дать, не переломились бы, как-нибудь не меньше Дилана поэт, про других молчу. Ключевые, главные тексты русской лирики рубежа шестидесятых–семидесятых – это «Осенни­й крик ястреба» Бродского, «Охота на волков» Высоцкого и «Монолог голубого песца» Евтушенко. Прочтите этот текст – может быть, лучший, исповедальнейший у него. Ныне слово «песец» имеет вполне устойчивую сетевую коннотацию – маленький пушной зверек движется к нам стремительно; про «голубой» и говорить нечего, но это не помешает вам оценить стихотворение, после которого Катаев сказал автору: «Женя, перестаньте писать стихи, радующие нашу интеллигенцию. На этом пути вы не достигнете счастья». Но он достиг, хоть и шишек на него упало предостаточно; а кого тут еще радовать, кроме интеллигенции? Народ, может быть? К чести Евгения Александровича, таких пошлостей, как стихо­творение «Народ» Иосифа Александровича, он не писал даже в ранние годы. «Рот, говорящий неправду, ладонью закроет народ» – каково! Да, Высоцкий видел себя загнанным волком, Бродский – одиноким ястребом, а Евтушенко – голубым песцом, прирученным, а точней, пойманным зверем, которого держат в клетке и кормят, но исключительно ради ценного меха: «Кто меня кормит – тем я буду предан. Кто меня гладит – тот меня убьет». И когда этого песца случайно забыли запереть, он вырвался из клетки – и вернулся в нее. Оказалось, что это не только про Евтушенко. И все его ячество – за которое его вечно пинали, хотя оно было всего лишь попыткой возразить на вечное «мычество» – потому и сделало его большим поэтом, что его «я» каждый мог примерить на себя. Это было про него, а оказалось про всех, потому что он говорил обычно о самом мучительном и стыдном. Всю жизнь он был собственной главной темой, и поэтому у него так мало о Боге – потому что Бог в сознании этого поколения занимал сравнительно мало места; но ведь и у Бродского главная тема – он сам, а с Богом он общается скорее номинально, помещая в эту точку то ли идеального читателя, то ли себя самого. И хотя любить Бродского все еще престижней, а хвалить Евтушенко почти неприлично – можно заметить, что в большинстве некрологов звучит запоздалая вина; а те, кто написал о Евтушенко посмертные гадости, могут принадлежать хоть к либеральному, хоть к православному, хоть к провластному клану, не будем называть имен, много чести. Евтушенко и тут оказался абсолютным лакмусом, и всех видно. Это он сказал, что «если сотня, воя оголтело, кого-то бьет, – пусть даже и за дело! – сто первым я не буду никогда!» На самом деле, конечно, вопрос не в том, чтобы не становиться сто первым, а в том, чтобы стать вторым, рядом с тем, которого бьют; такова, скажем, цветаевская позиция. Но для той среды и эпохи, когда Евтушенко рос и начинал писать, уже и это – очень много. Он думал и говорил то, что многие не решались подумать и сказать, – и выразил себя с наибольшей полнотой, а в литературе ведь не так важна вкусовая безупречность. В литературе важна точность, и произнося «Евтушенко» – мы видим Евтушенко. Это и есть бессмертие.

Все это я и попытался ему сказать в пяти предложениях. Если только вы не выкарабкаетесь, сказал я, хотя есть у меня предчувствие, что выкарабкаетесь... Но если вдруг нет, я вам хочу сказать, что вы выиграли, что вы выбрали самую невыигрышную позицию – и все-таки выиграли, потому что вы писали живые стихи, а не мертвые. Смерть – присоединение к большинству, а к большинству присоединяться неприлично. Вы всю жизнь говорите о себе худшее – и потому вас всегда будут ненавидеть и любить, и это сделает вас абсолютно живым. И говорить вашими цитатами тоже будут всегда, потому что вы отважились высказать самое мучительное и стыдное, и даже те, кто будет вас по-прежнему шпынять, будут способствовать вашей вечной жизни. И сколько бы всякого я про вас ни говорил, в том числе вам лично, я всегда понимал и буду понимать, что вы – явление великое, прилично такое говорить в глаза или нет. И он улыбнулся. Маша мне об этом сказала.

РИА ФедералПресс.

Церемония прощания с Евгением Евтушенко состоится 11 апреля в Москве. Об этом сообщил друг семьи поэта Михаил Моргулис.

Напомним, ранее планировалось провести похороны 9 апреля, но затем дату решили перенести на 11 или 12 число в связи с праздником Вербное воскресенье.

Прощание с поэтом состоится 11 апреля в Центральном доме литераторов в Москве.

После панихиды поэта пройдут похороны в подмосковном Переделкино.

Согласно завещанию Евтушенко, его похоронят рядом с могилой поэта Бориса Пастернака.

Моргулис добавил, что на похоронах соберутся только близкие.

Как ранее писал «ФедералПресс», прощание с поэтом также состоится в США, в университете города Талса, где преподавал Евтушенко.

http://fedpress.ru/news/77/society/1767362