Интервью Олега Погудина для "Теленедели" ("TV Guide"), 8 февраля 2014 г

"Теленеделя" ("TV Guide"), опубликовано 8 февраля 2014 года

Романс жизни Олега Погудина

Самым ярким событием текущего концертного сезона «русской Америки» стали гастроли Олега Погудина. «Серебряный голос России» околдовал американских слушателей любимыми и душевными песнями. В лучших традициях исполнения классического и городского романса. Произошёл катарсис…

Предлагаем вашему вниманию эксклюзивное интервью с артистом, данное корреспонденту «Теленедели» перед отъездом в Россию.

– Подходят к концу Ваши гастроли по Северной Америке. Как Вам американские зрители, как приём?

– Приём фантастический. Честно говоря, мне даже трудно сказать что-то изящное или оригинальное относительно того, что было. Приём восторженный, и это удивительно – удивительно, потому что, хотя аудитория – соотечественники, но то, что так знают и главное, так любят, – это было удивительно. Это огромная радость. Именно этот градус приёма – совершенно неожиданный бонус ко всему остальному

– В конце 80-х Вы стажировались в Америке. Изменилась ли Америка за это время?

– Изменился мир, конечно. Даже больше изменился наш восточный мир – я имею в виду Европу, но больше – то географическое пространство, которое раньше называлось Советским Союзом, а ещё до того – Российской империей. Родина изменилась очень сильно, поэтому, соответственно, и взгляд на Соединённые Штаты тоже отредактирован изменениями у нас.

– Может быть, конкретные примеры?

– Я не могу сейчас говорить о всей Америке – 23 года назад я был в Новой Англии, в частности, в Коннектикуте, Массачусетсе. Нью-Йорк, безусловно, грандиозен, и это, наверное, самое мощное ощущение. Но если двадцать с лишним лет назад я воспринимал его как другую планету, как что-то нереальное, фантастическое и манящее, то сейчас я к нему отношусь проще и рациональнее: я его уважаю, я от чего-то в восхищении – но в моём уже среднем возрасте не могу сказать, что хотел бы жить в этом городе, хотя двадцать лет назад определённо сказал бы «да».

– Почему выбор пал на романс, когда Вы решили заниматься певческой карьерой?

– Не выбор пал на романс – это, скорее, романс меня присвоил себе.

– Каким образом?

– Очень простым: через исполнителей, которые великолепно пели романсы. Я могу назвать два имени: Анна Герман (это было первое включение, я помню ещё ребёнком, как она пела романс «Гори, гори, моя звезда» – это совершенно меня поразило) и Валерий Агафонов (любителям романса это имя скажет очень многое). Я действительно в силу своей психофизики, в силу своего и физического, и душевного устройства пригоден для этого жанра. Может быть, пригоднее многих других. Поэтому это такое счастливое совпадение, такая, знаете, взаимная любовь жанра и исполнителя. Поэтому это совершенно естественная вещь. Кроме того, романсовый язык мне близок, я говорю на нём свободно, это мой родной язык. Это не значит, что на улице я общаюсь языком русского романса, но вся эта лексика, все эти понятия, весь образный ряд, всё это – моё.

– Какой из романсов, по Вашему мнению, может наиболее чётко отразить Ваш характер, внутренний мир?

– Не один, а всё-таки несколько. Есть, допустим, «Гори, гори, моя звезда» – романс, который однозначно абсолютно точно меня отражает, но он всё-таки достаточно философский, даже почти трагический. Он не столько печальный, сколько трагический. Но тем не менее, так, может быть, я воспринимаю жизнь, так я мыслю о жизни – но это не значит, что я всё время задумываюсь о чём-то глобально-финальном – совсем нет. Романс больше соответствует мне как жанр. Я сам – человек достаточно порывистый, я бы даже сказал, резкий, иногда суетливый, то есть какие-то романсы в этом смысле больше совпадают со мной по ритму. Есть, допустим, цыганский романс, который не точно соответствует моему разговорному языку и моему образу мыслей, но абсолютно точно соответствует по темпераменту.

– Вы считаете себя темпераментным человеком, раз Вам нравится цыганский романс?

– Я – темпераментный человек, так оно и есть на самом деле. В принципе нет человека без темперамента – есть разные темпераменты. Мой – такой достаточно взрывной. Есть романсы Чайковского, Римского-Корсакова, Рахманинова, которые я исполняю редко, но тем не менее, это та музыка, которая представляла бы моё идеальное восприятие жизни.

– В одном из интервью Вы сказали: «В бардовской песне важен текст и не особенно важно, как человек поёт, а в случае с романсами важно именно КАК, то есть нужно по-настоящему и красиво петь. Настоящее пение – изнурительная работа». В связи с этим вопрос: то есть правильное звукоизвлечение важнее персоналии?

– Петь – вовсе не означает только правильное звукоизвлечение. Правильное звукоизвлечение – это на самом деле некоторая страховка, техника, которая позволяет тебе существовать правильнее и существовать в профессии дольше. Но как? – это чаще всего вопрос выразительности и, соответственно, в романсе мелодия – это всё-таки… душа. Трудно выразить: вот в английском есть чёткое разделение «mind» и «heart» – в русском сложнее сказать: душа – это ум или сердце. Ну да, есть ум и сердце, есть слова и есть мелодия. И хотя трудно определённо сказать, где в городском романсе большая эмоциональная составляющая, я всё-таки отдаю предпочтение мелодии. Она, как правило, красива, и если романс исполнять проникновенно, как нередко поют драматические артисты, но при этом ещё и петь адекватно музыкальному материалу, то и происходит достижение абсолюта.

– В другом интервью Вы ответили: «Мне часто указывают, что моя аудитория – пожилые люди. Это не так. Конечно, если бы, как в моё время, молодёжь могла бы каждый день по телевизору слушать хорошую музыку, её на моих концертах было бы в разы больше». Что, по-Вашему, означает «хорошая музыка»?

– Я думаю, что меня неточно интерпретировали, потому что я мог сказать «хорошую песню». «Хорошую музыку» – это, конечно, слишком обще. Под «хорошую музыку» попадают самые разные жанры, в том числе и рок-н-ролл, и какие-то серьёзные эстрадные достижения (сразу исключаю нашу «попсу» из этого круга). Я имею в виду «хорошую песню». А если ещё точнее размышлять на эту тему, то «хорошо спетую песню», потому что, например, были какие-то совершенно посредственные поделки в советское время, которые великие исполнители, как Анна Герман, Валентина Толкунова, Муслим Магомаев, доводили действительно до уровня шедевров. Вот этого было в избытке, и, соответственно, люди, в том числе молодые, были более привыкшими к хорошей песне. Собственно говоря, если говорить о моём поколении, если мы вспоминаем «Beatles» и ту эпоху, – всё-таки это ещё были люди поющие. Та же великая в своём жанре группа «ABBA», которая, понятно, относится к поп-музыке – но какой певческий уровень !

– Кстати, Вы сейчас сказали «Beatles», и я вспомнил Ваш ответ по поводу рок-музыки (может, Вас опять неправильно интерпретировали): «Но рок – это всегда разрушение, а мне хочется созидания. Я уважаю этого соперника и даже в каком-то смысле боюсь его, как боятся смерти». С чем связано это высказывание и что Вы думаете о роке?

– В данном случае это чётко вырванная из контекста фраза. Да, я так сказал, но там были долгие размышления, очень несуетные и неторопливые, о песне вообще. Разрушение – в смысле деструкция. Рок (по крайней мере, того периода, а это было интервью ранних 90-х годов), особенно русский рок – это протест. Причём протест такого рода, что «весь мир насилья мы разрушим до основанья», а что будет дальше – неважно. Главное – разнести все эти стены, которые сдерживают, даже если на них держится крыша. Это я и имел в виду, когда мы беседовали, почему я и привёл такое сравнение – «как боюсь смерти»: в смысле, тотального, окончательного разрушения. Я по природе своей не такой – я, наоборот, «собиратель», я даже пытаюсь склеить обломки, если, конечно, они достойны какого-то продолжения в будущем. А уж, простите меня, пожалуйста, рассуждать по поводу рока глобально я не берусь – я, собственно говоря, даже не имею на это права. У меня другая область деятельности.

– На Вашей странице в «Википедии» говорится: «Сам Погудин называет себя представителем эстрадного жанра, который старается выступать на академическом уровне. Эстетически свои творческие идеалы связывает с XIX столетием». Почему именно с XIX столетием и XIX столетием где – в России?

– Конечно, в России, но отчасти и в Европе. Это тот период посленаполеоновского времени, очень условно говоря. Я нисколько не поклонник Французской революции, но призыв «свобода, равенство и братство» для меня совершенно естественный. Я не поклонник агрессии, оккупации страны страной, но наполеоновская эпоха создала определённый поведенческий кодекс, основанный на таких понятиях, как честь и достоинство, личная ответственность, наконец - свобода, уничтожение рабства, но не истребление благородства.

– Так что же Вам близко эстетически?

– Всё тот же XIX век. Переход от эпохи Достоевского-Толстого к Серебряному веку, но не сам Серебряный век. Всё-таки скорее в плане слова, в плане мысли – это Пушкин, Лермонтов и, безусловно, Достоевский. Что касается Серебряного века, то, как костюм или как украшение, то есть, как дорогие запонки, или булавка для галстука, или фрак определённого покроя – но не содержание. Содержание за той формой как раз часто было не очень глубокое, иногда просто трагически ошибочное, которое, собственно говоря, и привело к кровавым потрясениям ХХ столетия – начала, по крайней мере. Но по форме очень красиво, и форму эту я использую с удовольствием, когда она мне нужна.

– Есть любимые поэты Серебряного века?

– Я до сих пор могу восторгаться стихами Гумилёва, хотя, допустим, там нет претензий (даже не то что претензий, а оснований) искать ту философию, которую мы найдём у Пушкина или у Лермонтова. Гумилёв, Блок, Цветаева – для меня эстетически притягательны, но мой язык Серебряного века – это скорее Ахматова.


– В Интернете много комментариев по поводу Ваших поклонниц. Они следуют за Вами, слушают Ваши программы… Как Вы думаете, с чем связана такая преданность?

– Можно не комментировать? Хотя я постараюсь ответить на вопрос. Всякий артист обязан ценить любовь публики, потому что, собственно говоря, мы существуем в профессии ради публики.

– Я немного о другом. Может быть, Ваш тембр голоса таким волшебным образом действует на милых дам. Теноров всегда любили очень особенно.

– Не только теноров любят – кто-то любит баритонов, кто-то басов… Высокий по тембру мужской голос часто действует на женщин завораживающе – так же, как низкий женский голос на мужчин. Но я думаю, было бы очень примитивно и даже нелепо говорить здесь о физиологии. Если бы я был менее серьёзен и если бы мне позволяли обстоятельства, я тоже ездил бы за некоторыми исполнителями и исполнительницами в разные города и страны. Но поскольку     я сам на сцене, я не езжу часто за другими, хотя на выступления каких-то певцов я могу купить билет в Париж, или в Берлин, или в Венскую Оперу – специально, чтобы приехать и послушать. Что же касается поклонниц, которые едут за нами на другой край света (буквально как сейчас в Америку), то это на самом деле бесценно, потому что ты понимаешь, что есть мощная поддержка, и с нею ощущение защищённости, что для вокалиста очень важно – ведь его профессия предполагает колоссальные нагрузки и, к сожалению, сильную зависимость от недомогания или переутомления… Поэтому я бесконечно признателен нашим поклонницам, которые за нами путешествуют.

– В Сети после каждого концерта выкладывают список исполненных Вами песен. По наблюдению тех же поклонниц, в Вашем репертуаре в последнее время больше появляется зарубежных песен. С чем это связано? Вам интереснее петь на других языках или по-русски Вы уже всё спели?

– Прежде всего, мне интересен новый репертуар. Не то чтобы я всё спел по-русски, но из того, что положено мне спеть, я спел почти всё. Это не значит, что от этого нужно отказываться или забывать, потому что те песни, которые я пою по-русски, можно петь годами, десятилетиями, столетиями – что уже и происходит, и всегда в них открывается что-то новое и прекрасное. Но мне интересно пробовать что-то ещё и ещё. Кроме того, и я об этом уже неоднократно говорил, в силу ли рождения или того, что я вырос в Петербурге, а может быть, в силу других причин, я очень привязан к Европе и очень её люблю. Я её люблю не только в смысле городов, зданий, ресторанов, музеев и так далее – но и в смысле языка. Европейские языки меня пленяют.                
Мне интересно в них разбираться, мне интересно их присваивать, мне интересно на них общаться и очень интересно на них петь.

– Кстати, о Петербурге. Валерия Ильинична Новодворская в своём эссе о Бродском окрестила Петербург «мечтой о Несбывшейся Европе» для России. Вы согласны с ней?

– Отчасти. Хотя, наверное, это образ, который мне достаточно близок (мечта о Несбывшейся Европе), но я думаю, что всё-таки ещё рано ставить точку. В самом деле, в конце 90-х годов Питер опять сыграл в судьбе России колоссальную роль альтернативы бесформенному существованию. Может быть, и дальше будет что-то. Петербург – не только как физическое место, как географический феномен, но как феномен культурный, который уже ничем не истребить, слава Богу – ни разрушением центра и строительством новых зданий, ни сменой населения в городе. Навсегда останется Петербург Пушкина, Петербург Достоевского, Блока, Ахматовой, Бродского… Он останется. Он зафиксирован в том виде, который невозможно уничтожить. Это всё – Петербург. Это его язык. Это его история, его душа. Поэтому давайте будем надеяться, что это не фатальное определение – «несбывшаяся мечта о Европе».

– Я хочу задать Вам вопрос о Русской Православной Церкви. Вы – человек верующий. Наверняка Вы чувствуете и можете отследить в новостях, что уже давно развернулась дискуссия по поводу РПЦ о том, что церковь не должна быть такой, что священники очень многое себе позволяют…

– Собственно, претензии к Церкви предъявляются чаще всего по причине активного участия в общественной деятельности, часто, увы, нелепого для Церкви. Думаю, Церковь должна изменять мир свидетельством о Любви, а вовсе не проникновением в административные структуры и уж тем более не призывом к запрещению чего-то или к гонению кого-то в социальном, то есть мирском плане. Это может стать колоссальной ошибкой, тем более в наше время. Иной разговор о временах Византийской или даже Российской империи, когда Церковь была одним из институтов государственного устройства. Но не сейчас, когда люди страдают от неверия, разобщённости, жестокости и отсутствия любви, а гражданская власть чаще всего крайне далека от духовного восприятия мира. А единственное неоспоримое право Церкви – свидетельство о Любви Божией к человеку, свидетельство о Любви Божией к миру, свидетельство о той Любви, которая преображает и мир, и человека, и делает его в конечном итоге богоподобным и бессмертным. То есть, по моему глубокому убеждению, поход священства во власть – это ошибка, а свидетельство о спасении – обязанность, и хотелось бы, чтобы именно об этом более всего Церковь беспокоилась. Тем более, крайне опасно потакать проявлениям ненависти, призывам кого-то наказать, наконец, пытаться активно участвовать в политических процессах, устанавливать политические, а не духовные границы для каких-то поступков  и действовать принуждением, а не любовью. Сейчас и в церковной полемике любят обращаться к великим соотечественникам, так давайте вспомним:

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.

В силу нашего советского прошлого это стихотворение редко цитируется до конца (точнее, цитируется, но помнят его так немногие). А дальше: «Веленью Бoжию, о муза, будь послушна». Говорить о Церкви языком пусть даже гениального поэта в некотором роде – профанация, но в данном случае это абсолютно совпадает с моими мыслями. И в Евангелии сказано: "Научитесь, что значит: Милости хочу, а не жертвы" – вот что нужно сейчас почаще вспоминать, потому что Бог есть Любовь, и в этом единственное преимущество христианской веры перед другими. Нет ни в какой другой вере такого свидетельства – но это и ответственность колоссальнейшая! Заканчивая эту тему: церковь многое пережила, и ошибки случаются у всех и во все времена, но хорошо бы успеть осознать свои ошибки до того, как случатся какие-то трагические вещи, которые невозможно будет исправить. Церковь, верю, преодолеет любые беды, и в своём свидетельстве о Любви Божией она всегда будет права.

– Какую музыку Вы слушаете?

– Я слушаю ту музыку, от которой могу получить эстетическое удовольствие  и одновременно тренироваться. Мне нравится опера. Можно и кофе насладиться под оперную музыку, и вспомнить вокальную технику, а можно победить суету и вознестись над обыденностью. Я стараюсь часто слушать хороших певцов. И в общем у меня совершенно стандартные пристрастия: от Вивальди, барочной музыки, Моцарта, Баха, всех великих классиков до хорошей музыки наших дней.

– А из русских?

– Из русских более всего Чайковский. Я нечасто в быту слушаю музыку, которая требует какой-то напряжённой внутренней работы (например, Шостакович или Мусоргский), наверное, есть сильное стремление получать от музыки удовольствие; и всё-таки, спрашивать у профессионально работающего в музыке человека, какую он любит музыку, – это…


– Это же интереснее всего! Вы считаете себя счастливым человеком?

– Мне нередко задавали подобный вопрос, и я вынужден снова требовать конкретизации. Вы ведь меня настроили на религиозный лад и на разговор в таких рамках. Хотя на самом деле моя суть, я этого никогда не скрывал, не скрываю и скрывать, надеюсь, не буду, что я – человек религиозный.

– Не верующий, а именно религиозный?

– Это почти одно и то же, но верующий – это несколько вообще (человек может верить во что угодно, даже если мы говорим «верующий» в каком-то конкретном контексте), а религиозный – тот, кто ищет общения с Богом, это иное, более активное существование. Так вот, как человек религиозный,             я понимаю, что в рамках существования в этом мире абсолютно счастливым быть нельзя. Но в целом я могу свидетельствовать о том, что жизнь прекрасна. О том, что люди по предназначению прекрасны и достойны любви. О том, что любовь нередко торжествует в нынешнем совершенно сумасшедшем мире. О том, что есть ради чего жить и есть возможность любить, есть возможность радоваться совсем простым вещам и очень сложным. Есть возможность творчества. Есть возможность свидетельства о правде. Есть масса замечательных вещей, которые делают жизнь прекрасной и тебя счастливым. Вот в этом смысле я счастливый человек, хоть это и не значит, что в моей жизни совсем нет печали.

По словам организатора гастролей, импресарио Льва Трахтенберга, осенью 2014 года состоится новый концертный тур Олега Погудина по городам Северной Америки.

Сергей Аринкин

http://oleg-pogudin.elegos.ru/forum/15-2325-1

Ирина Н. пишет:"Теленеделя" ("TV Guide"), опубликовано 8 февраля 2014 года

То есть, по моему глубокому убеждению, поход священства во власть – это ошибка, а свидетельство о спасении – обязанность, и хотелось бы, чтобы именно об этом более всего Церковь беспокоилась. Тем более, крайне опасно потакать проявлениям ненависти, призывам кого-то наказать, наконец, пытаться активно участвовать в политических процессах, устанавливать политические, а не духовные границы для каких-то поступков  и действовать принуждением, а не любовью.

Да!

Интересное интервью.

Ну, естественно, Ириш, хотелось бы, чтобы все кругом занимались каждый своим делом. Тогда настанет хоть какое-то подобие порядка, или же наступит стремление к нему...
Олег это, естественно, как разумный человек, также, как и все разумные люди, отлично понимает.