Умер Фазиль Искандер

На 88-м году жизни умер писатель Фазиль Искандер, сообщает «Эхо Москвы» со ссылкой на председателя Союза писателей России Валерия Ганичева.

Ранее о смерти писателя написал Life со ссылкой на источник в медицинских кругах. По данным издания, Искандер почувствовал себя плохо, потерял сознание, после чего близкие вызвали ему скорую помощь.

Фазиль Искандер родился 6 марта 1929 года в Сухуми (Абхазия). В 1954 году окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Он известен такими произведениями, как «Созвездие Козлотура», «Сандро из Чегема», «Кролики и удавы», «Софичка».

По произведениям Искандера снимали фильмы, среди которых «Воры в законе» (1988 год, по мотивам рассказов), «Созвездие Козлотура» (1989 год, по мотивам одноименной повести), «Пиры Валтасара, или Ночь со Сталиным» (1989 год, по мотивам главы из романа «Сандро из Чегема).

Кроме того, в 2016 году ожидается в прокате кинотеатров картина «Софичка» по мотивам одноименной повести Искандера.

Писатель был награжден рядом наград — в частности, орденом «За заслуги перед Отечеством» II, III и IV степеней, Государственной премией СССР, Премией правительства России, Государственной премией Российской Федерации.

В 2009 году Банк Абхазии ввел в обращение юбилейную серебряную монету номиналом 10 апсаров в честь 80-летия со дня рождения Искандера.

Подробнее на РБК:
http://www.rbc.ru/society/31/07/2016/579dc6889a79476238a976d8

Фазиль Искандер: "Воля к добру заставляет знакомые слова сверкать заново"

На сложные вопросы Искандер, как истинный мудрец, порой дает ответы, неожиданные в своей простоте.

Лидия Графова: Фазиль Абдулович, когда вы еще были депутатом горбачевского съезда, мы делали с вами беседу о совете мудрецов. Вы тогда выдвигали весьма наивную идею о создании некого надправительственного совета из безукоризненно честных авторитетных людей, которые будут насаждать в обществе и во власти законы совести.

Фазиль Искандер: Я и сейчас думаю, что совесть - самое главное. Мы вслед за Марксом заблудились, считая, что экономика это базис, а все остальное - надстройка. Тысячелетний опыт человечества, все религии мира утверждают, что как раз наоборот: именно совесть - базис, а экономика - одна из важнейших надстроек. Вот та же рыночная экономика, она может хорошо работать при более или менее здоровом состоянии базиса. А экономика без базиса совести - это зверинец с открытыми клетками, что мы и видим сегодня у нас. Нас ждут трагические неудачи, пока мы не осознаем, что фундаментом человеческой жизни и целого государства является совесть. Разбуженная совесть - самый грандиозный источник человеческой энергии.


Графова: Раньше говорили: по закону и по совести. Теперь про совесть уже как-то и не принято говорить.

Искандер: Если бы самые идеальные законы автоматически ограничивали аморальные поступки человека, от этого могла бы захиреть совесть, разгруженная законами. И не устремится ли тогда бессовестность человека в такие области, куда не может проникнуть никакой закон? Мы знаем, что отдельные люди поддаются воспитанию, но человечество в целом не воспитуемо. Божественный парадокс существования состоит в том, что мы, зная, что человечество не воспитуемо, должны жить так, как будто оно воспитуемо. Иначе наступит хаос. В Евангелии Христос проявляет несвойственное ему беспокойство, когда видит в людях недостаток веры. Он как бы заранее подозревает, что эта человеческая слабость может оказаться роковой.

Графова: Вы говорите об энергии разбуженной совести, но как и кто ее может разбудить?

Искандер: Воля к добру заставляет знакомые слова сверкать заново, а вот то, что мы часто слышим от высокопоставленных чиновников, звучит вяло и неаппетитно. Слушая такие речи, не только человек, даже котенок не спрыгнет с табуретки. Гумилев писал, как "дурно пахнут мертвые слова". А живые слова, способные разбудить чью-то спящую совесть, может и должна, конечно, сказать интеллигенция. Настоящий интеллигент - это человек, для которого духовные ценности обладают материальной убедительностью, а материальные ценности достаточно призрачны. Интеллигентного человека бывает легко обмануть и ограбить в жизни, но настолько же трудно его ограбить в духовном отношении. Потеряв многое, почти все, культурный человек по сравнению с обычным оказывается крепче в сопротивлении жизненным обстоятельствам. Богатства свои он хранит не в кубышке, а в Банке Мирового Духа. И, многое потеряв, он может сказать, да и говорит себе: я ведь еще могу слушать Бетховена, перечитать Пушкина и Толстого - значит, далеко не все потеряно.

Сохранить чистоту своей совести при советской власти было легче, чем сегодня. Тогда зло было с достаточно четко очерченными границами. Если ты вопреки своей совести переходил эти границы, то ты знал, что делал. Это было свободным проявлением твоей личной воли и потому не слишком страшно. Сегодняшнее зло расплывчато и потому страшней. Что будет со страной, что будет с нами - никто не знает. При советской власти была уверенность, что хуже не будет. Сейчас такой уверенности нет. Советская власть, загнав нас в яму, тем самым оградила нас от пропасти. Вербовка в органы большого количества людей развращала население и заставляла многих бояться друг друга. Это и нужно было тоталитарному государству. Один мой лихой знакомый рассказывал, что когда его начали вербовать, он согласился, но потребовал, чтобы ему ежемесячно платили довольно большие деньги. Его безболезненно прогнали. Может быть, решили, что он уже достаточно развращен.

Когда стена коммунизма обрушилась, коммунисты сначала растерялись, потом взяли себя в руки, надели на себя спецовки демократов и стали руководить очистительными работами: "Вот эти обломки в эту кучу. А эти обломки мы будем продавать, и не ваше дело, кому и за сколько мы их продадим. Это наши обломки". И люди стали покорно разносить обломки стены. И никто не обратил внимания, что обломки, которые сваливались в кучу, все больше и больше напоминают новую стену. Стену несвободы. Сегодня некоторые крупные чиновники, когда их видишь по телевизору, невольно выдают свою уголовную сущность. Походка, рукопожатие, поцелуи, улыбки. Они по ту сторону закона и каждым движением как бы выражают свою тайную иронию над побежденным законом, а дополнительно еще и радуются, что эта их ирония, насмешка над нами не ловится законом: вот видишь, а ничего ведь не докажешь.

Графова: Герои ваших книг такие естественные, свободные люди. Как бы вы определили, что такое свободный человек?

Искандер: Свободный человек - это человек, чуткий к свободе другого, и потому он свободно и непринужденно самоограничивается. Понять свободу, как вещь для собственного потребления - все равно, что сказать: "Я щедрый человек. Я хорошо угостил себя". Ну а мой Чегем - это тоска по цельной жизни и по цельным характерам. Обломки этой цельной патриархальной жизни я еще застал в своем чегемском детстве. Из них я строил свой литературный дом. Юмор, ирония, сатира, лирика и сама правда, даже в ее высшем смысле, для меня имеют значение только тогда, когда поднимают и укрепляют дух человека. Похожая мысль есть у Мандельштама. Он говорит: если поэзия не лечит, значит, это не поэзия. Ничто так не радует, как если ты вдруг узнаешь, что твою заветную мысль уже высказал другой. Значит, она объективна.

Графова: С каким желанием вы садитесь за письменный стол?

Искандер: Творческий аппетит приходит ко мне только тогда, когда я в том или ином сюжете нахожу угол сопротивления распаду. В остальных случаях писать мне лень. К лепету многих литературных новаций отношусь скептически. Думаю, что воля к добру и разуму должна господствовать над любым жизненным абсурдом. Нельзя забывать афоризм Шопенгауэра: кто ясно мыслит, тот ясно излагает.

Графова: Вы упомянули Шопенгауэра, а мне вспомнились ваши интересные рассуждения о Ницше.

Искандер: Вот представим, что знаменитое изречение Ницше: падающего толкни - стало бы государственным законом. Скольких не падающих толкали бы... "Он же не падал, почему ты его толкнул?" - "А мне показалось, что он падает". Марксизм, в сущности, и есть ницшеанство, только без его поэзии. В роли сверхчеловека выступает диктатор. Его главный лозунг: вокруг нас враждебное окружение, мы должны толкнуть их. И толкали как могли. В результате развалились сами, причем без всякого внешнего толчка. Это лишний раз напоминает нам о том, что каждый человек и каждое общество прежде всего должны быть озабочены собственной устойчивостью. Сосредоточившись на мысли о чужой неустойчивости, и отдельный человек, и общество невольно забывают о собственной устойчивости.

Графова: Сегодня идет много споров о том, можно ли было сохранить Советский Союз...

Искандер: Распад Союза я считаю огромной трагедией - распалась по-живому реально существовавшая человеческая общность. Вот сын недавно меня спросил, испытывал ли я дискомфорт из-за того, что отношусь, как теперь считается, к "лицам кавказской национальности". Да никогда раньше у нас таких глупостей не было!

Графова: Если у вас мать абхазка, отец перс, то вы - кто?

Искандер: Я - безусловно русский писатель, много воспевавший Абхазию. По-абхазски я, к сожалению, не написал ничего. Выбор русской культуры для меня был однозначен. Наша классическая литература признана всем миром как самая совестливая. Мы редко задумываемся над тем, что это же настоящее чудо: за каких-то 70 лет - с 1820-го (начало зрелости Пушкина) до 1890-го (зрелость Чехова) - в России была создана по истине великая литература. Европейской культуре на подобный процесс понадобилось почти 500 лет. "Война и мир" и "Братья Карамазовы" - это не только непревзойденные художественные образцы, в них - суть тысячелетней христианской цивилизации.

Графова: Так что же теперь случилось с советской дружбой народов?

Искандер: Неумение народа ладить с другим народом есть продолжение неумения ладить человека с человеком. Да что тут винить народ! Нет предела подлости той интеллигенции, которая не только не способствует смягчению нравов, развитию народной самоиронии, а нагло зарабатывает дешевую популярность, разжигая националистические страсти. Определить национальный характер бывает не под силу даже величайшим умам. Но чем примитивней человек, тем он пристальней разбирается в "чистоте" крови. Хочется что ли скинуть на предков свои обиды и неудачи? А ведь в сущности национальных характеров нет, есть национально окрашенные добродетели и пороки. Иногда они так густо окрашены, что действительно кажутся национальными характерами. Вообще-то национальный гений обладает парадоксальным свойством. Как французы повлияли на Пушкина - мы знаем. Как Шиллер повлиял на Достоевского - мы знаем. Как Достоевский повлиял на всю новейшую мировую литературу - мы знаем. Но вот ведь что выясняется: предварительным условием углубленного национального самосознания является знание чужого, прививка чужого. То, что либеральная политика (мысль о сближении народов) стремится доказать риторически, культура на практике уже давно доказала.

Графова: Вы говорите о взаимообогащении культур, но сегодня во многих европейских странах паника: политика мультикультурализма, считается, провалилась. Особенно накалились страсти в Германии.

Искандер: Думаю, в Германии эти страсти скоро остынут. Как раз Германия имеет очень сильную прививку против национализма. После поражения в войне Германии повезло с условиями для покаяния. Нация, считавшая себя непобедимой высшей расой, потерпела полный крах. В условиях чудовищной наглядности этого краха - развалины тысяч городов, голод, миллионы убитых и искалеченных - происходило покаяние. Немцы опомнились: так это мы непобедимая высшая раса? Такой расы нет и не может быть. Мы должны возвращаться, склонив повинно головы, в семью человечества. Происходило действительное всенародное покаяние. К тому же Германии повезло с Аденауэром и блестящими экономистами. Впрочем, просто ли повезло? Скорее всего, чудо экономического возрождения ФРГ стало следствием покаяния. Та самая энергия разбуженной совести.

У нашей же страны не было таких наглядных признаков краха. Жить при советской власти было трудновато, но ведь и всегда было трудновато. Крах СССР был психологическим шоком для правящей номенклатуры. Власти, конечно, видели, что система исчерпала себя, не работает, но были бессильны что-то исправить. А вот народу это приближение трагедии было почти незаметно. Психологический крах у народа наступил давно, простые люди привыкли к безнадежности, отчаялись. И народ подлечивался водкой. Знаете, вся Россия - это пьющий Гамлет. И бессмысленно было упрекать советского человека: вот ты верил в коммунизм, а теперь, видишь, что получилось. Он же мог ответить: да я в коммунизм давно не верю, если и верил когда-то, то совсем чуть. Так в чем же нам каяться? К общенародному покаянию приходят или при чудовищной наглядности наделанных бед, или при достаточно чуткой религиозной культуре. Чтобы каяться в безбожии, нужна ведь искра божья, а где ее взять?

Графова: А сегодня вместо покаяния больше половины населения нашей страны одобряют лозунг "Россия для русских".

Искандер: По-моему, патриотизм - это театр, где вход без билетов. И у каждого зрителя есть шанс стать актером. Одни именно по этим причинам бегут туда, а другие именно по этим причинам смущаются и проходят мимо. Современное человечество болеет многими болезнями, и одна из эпидемий - национальный вопрос. Вот смешной эпизод: мой немецкий переводчик, прочитав "Сандро из Чегема", вдруг спросил: "Эндурцы - это евреи?" Я даже растерялся от недоумения, но потом оказалось, что этот вопрос возбуждает любопытство разных народов. А ведь эндурцев и кенгурцев я придумал еще в детском саду. Мой любимый дядя хохотал над моими рисунками, где я изображал бесконечное сражение двух придуманных племен. Потом любимый дядя погиб в Магадане, а эти придуманные народы всплыли в романе как названия двух районов Абхазии. Впрочем, поиски и выявление среди людей "эндурцев" и есть первый признак самих эндурцев. Позднейший лозунг: "Эндурское - значит отличное!" - ко мне никакого отношения не имеет.

Графова: Получается, "эндурцами" могут быть представители любой нации?

Искандер: "Эндурцы" - это и наш предрассудок (чужие), и образ дурной цивилизации, делающей нас чужими самим себе. Однажды мы можем проснуться, а кругом одни "эндурцы". Правда, из этого не следует, что мы не должны просыпаться. А следует, что просыпаться надо вовремя.

http://www.rg.ru/

http://philologist.livejournal.com/375140.html?utm_source=fbsharing&utm_medium=social

Из ФБ:

Valentina Oliver: Гении не умирают - они лишь обретают покой....И помогают пока оставшимся на земле находить источник света и любви...

Фазиль Искандер: "Экономика без базиса — совести — это зверинец с открытыми клетками"

Государство и совесть

Главная ошибка нашего нового, демократического государства, из которой вытекают все его остальные ошибки, по-моему, состоит в том, что власти, сами того не заметив, повторяют ошибку марксизма: экономика — базис, а все остальное надстройка. Государство, которое живет по этому закону, обречено на гибель, личинку смерти оно уже несет в себе. Советское государство именно поэтому погибло. Это могло случиться несколько раньше или несколько позже, но должно было случиться. Нам повезло в том смысле, что гибель Советского государства обошлась без кровопролития гражданской войны. Можно сказать, что это было естественной смертью. Хотя можно сказать, что агония его все еще продолжается. Это смотря с какой стороны взглянуть на то, что делается у нас.

То, что экономика не является базисом человеческого общества, сравнительно легко доказать. Во-первых, человечество тысячелетия жило, когда никакой экономической науки вообще не было и никому в голову не приходило экономическую сторону жизни объявлять базисом. Во-вторых, все великие религии утверждают, и наш личный опыт подтверждает это, главное в человеке — совесть. То, что главное в человеке, то является главным и для человеческого общества, и для государства. Парадокс состоит в том, что государство, в котором экономика — базис, прежде всего обречено погибнуть экономически. В таком государстве экономикой управляют не профессиональные экономисты, а идеологи от экономики. И это совершенно другие люди, которые могут ничего не понимать в экономике.

Так, в идеологическом государстве агронома в колхозе выбирали не по признаку его добросовестности и знания дела, а по признаку его идеологической болтовни, где экономика — базис. Так, ничего не понимая в литературе, Жданов пытался управлять литературным процессом. И так годами, десятилетиями в государстве проходит отрицательная селекция, когда тысячи и тысячи людей, слабых умственно и нравственно, оказываются на командных местах. Такое государство обречено было погибнуть. Вот к чему привело изначально неправильное понимание природы человека: экономика — базис. Базисом человека и человеческого общества является совесть, а экономика — одна из важнейших надстроек. При этом экономика может хорошо работать при более или менее здоровом состоянии базиса — совести человека. Экономика без базиса — совести — это зверинец с открытыми клетками, что мы видим сегодня у нас.

Один культурный экономист сказал мне: экономика — полунаука-полуискусство. Мне кажется это определение верным. Экономические законы, видимо, срабатывают при благоприятных условиях соприкосновения с человеком. Нам много говорят об экономическом чуде возрождения послевоенной Германии. Действительно чудо! Тысячи городов лежали в руинах, миллионы убитых, миллионы раненых, миллионы голодных и беспризорных детей! Но экономическое чудо расцвета Германии вторично. Главное, разбуженная совесть нации стала могучим фундаментом экономического и духовного возрождения. При виде чудовищного краха нацистских идей, при наглядности всеобщей разрухи у немца очистилась душа от злобной пропаганды, которой он раньше верил. И он сказал себе: «Так это мы собирались создать в Европе и во всем мире новый порядок? Безумцы! Нам надо восстановить страну и мирно жить в семье народов».

И Германия расцвела, но порыв совести был первичным. Наша катастрофа имела гораздо менее наглядный, гораздо более размазанный характер. Верить в коммунизм те, кто верил, перестали задолго до его падения. Однако все, хотя и вяло, делали вид, что верят. В этих условиях после падения коммунизма всенародного покаяния не было и не могло быть. Совесть за семьдесят лет советской власти не только планомерно истреблялась сверху, но и сам наш человек, чтобы выжить, истреблял ее в себе. Чаще всего это делалось неосознанно. Под страшным давлением диктатуры молекулы страха в человеческой душе преображались в формулу любви. Человек просыпался утром и говорил самому себе: «Я еще жив! Спасибо великому Сталину!»

Сейчас мы ждем великого экономиста, как в свое время народ ждал доброго царя. Экономическая наука на наших глазах превращается в некую мистику, которая якобы спасет страну. Все спасает и все никак не может спасти. Разумеется, нам нужны культурные, талантливые экономисты. Но такие люди нужны и в любых областях нашей жизни. Однако нас ждут трагические неудачи, пока мы не осознаем, что базисом, фундаментом человеческой жизни и целого государства является совесть. Разбуженная совесть — самый грандиозный источник человеческой энергии. Но как ее разбудить? Как говорил знаменитый физик, надо поставить перед собой достаточно безумную задачу, чтобы она оказалась достаточно реалистической. На вопрос, что мы строим, мы должны иметь мужество ответить: мы строим совестливое государство, мы строим государство совести. А демократия и рыночная экономика только рычаги этого неслыханного в мире государства.

Совестливое государство сегодня звучит несколько смешно, как слон, плачущий при звуках музыки Моцарта. Но завтра это может стать естественным и радостным началом новой жизни, и слон заплачет. Самые людоедские государства, душившие совесть, никогда ее теоретически не отрицали, а просто искажали в свою пользу. Даже они мистически боялись прямо и громко ее отрицать. Интересный диалог в этом отношении был у нашего знаменитого священника-хирурга Войно-Ясеневского со Сталиным. Передаю суть.
— Что это вы говорите — душа, душа. Ее нет. Ее никто не видел, — сказал ему Сталин.
— Совесть тоже никто не видел, — отпарировал знаменитый священник-хирург, — но ведь вы не станете отрицать, что она есть.
И Сталин промолчал. Не осмелился сказать, что и совести нет. В этом великая, непобедимая тайна совести.

Как это, воскликнут скептики, строить государство совести в стране, где одних трясет золотая лихорадка, других трясет лихорадка недоедания, где каждый второй — вор?! Утопия! Но именно потому, что мы дошли до самого дна и окончательно убедились, что нет и не может быть другой опоры, чтобы подняться, совесть нас подымет. Такие чудеса в России уже бывали. За семьдесят лет, с 1820 года — начало зрелости Пушкина, до 1890 года — зрелость Чехова, наши предки создали поистине великую литературу, на создание которой европейские народы потратили не менее пятисот лет. И наша классическая литература признана всем миром как самая совестливая. «Война и мир» Толстого или «Братья Карамазовы» Достоевского — это не только грандиозные художественные образы, это суть тысячелетней христианской цивилизации. Кроме всего этого, два Государства Совести внутри одного, достаточно бессовестного государства, как, впрочем, и все государства мира.

Сегодня Россия оказалась в центре кризиса мировой совести. Весь двадцатый век — это кризис мировой совести, вызванный утопией прогресса. Но это отдельная тема. Мы первые начнем, и за нами последуют так называемые благополучные государства, благополучие которых достаточно относительно. Чтобы выжить в двадцать первом веке, человечество должно сменить классическую политику хитрости на политику совестливости, то есть политику отсутствия политики. Все государства должны усвоить одну черту истинного гения — простодушие. В этом смысле я бы посоветовал нашему президенту выступить перед мировым сообществом с предложением запрета шпионажа, одновременно, конечно, если предложение будет принято, тщательно укрепив контрразведку. И лучшие люди мира оглянутся на нашу страну с уважительным удивлением.

Но с чего все это надо начинать? Начинать надо с правительства. Нам нужно правительство алмазной чистоты и прозрачности, и чтобы народ поверил в эту чистоту, и тогда он воспрянет духом. Но что надо сделать, чтобы народ в это поверил? Надо быть такими и никакими другими. Сто абсолютно чистых, толковых людей — и есть правительство. Но где их взять? Они есть кругом и в самом правительстве. Достаточно найти десять таких людей, и эти десять приведут с собой остальных. На это понадобится не более двух-трех месяцев. Кристалл алмазной честности на вершине власти обязательно вызовет постепенную кристаллизацию всей пирамиды. На эту пирамиду снизу будет давить воспрянувший духом народ, а он воспрянет духом, видя, что вершина власти чиста, а сверху будет давить вершина в силу своего нового состояния.

Надо помнить, что конечной причиной падения царского и Временного правительства было накопившееся в народе брезгливое чувство, что они не чисты. Так оно и было на самом деле. И надо помнить, что бешенее всех взрываются терпеливые народы. Надо немедленно привлекать в правительство высокоталантливых представителей гуманитарной интеллигенции. Они утончат психический слух правительства, а это сейчас самое главное для мирного, некровавого движения в будущее. Таких людей у нас достаточно много, несмотря на катастрофическую утечку мозгов. У нас достаточно сильных умов. Сильный ум — плод страдания человека, не потерявшего надежду. Спросят: кто, где и как искать их будет? Даю точный адрес человека, который укажет на высокообразованных, умных, совестливых людей. Это адрес академика Дмитрия Сергеевича Лихачева. Никто лучше него не может знать об истинной цене тех или иных наших гуманитариев.

...Недавно президент наш Борис Николаевич Ельцин сказал по телевидению, что миллиарды рублей, посланные в Чечню, неизвестно куда делись. Президент не следователь, не прокурор, он может не знать, кто их украл. Но он обязан знать, кто именно в правительстве за это отвечает, и привлечь его к ответственности. Это признание — психологическая ошибка. У многих честных людей, услышавших такое, руки опускаются, а у жуликов, наоборот, руки начинают чесаться. Если бы за спиной президента стоял настоящий помощник-гуманитарий, он бы посоветовал ему воздержаться от этого печального откровения.

А разве не стыдно нам всем, что такие блестящие умы, как Сергей Аверинцев и Вячеслав Иванов, обучают за границей тамошних университетских недорослей, хотя у нас в наших министерствах, уверен, можно найти достаточно недорослей с высшим образованием, с которыми они могли бы провести семинары по истории человеческой совести, начиная с Вавилона и до наших дней, учитывая, что Вячеслав Иванов знает около ста языков.

И почему у нашего правительства до сих пор нет опубликованной для народа программы своих действий на ближайшие годы? Эта программа должна быть написана ясным, мощным, правдивым русским языком и должна внушить народу несокрушимую надежду на лучшее будущее. Такую программу обработать до степени общенародной съедобности могут только гуманитарии высшего класса! Все, что мы время от времени слышим от высокопоставленных чиновников, вяло и неаппетитно. Слыша эти речи, не только человек, котенок не спрыгнет с табуретки! Силу настоящего слова никто не отменял и отменить не может. Вспоминаются строчки из стихов Николая Гумилева:

И в Евангелье от Иоанна
Сказано, что слово — это Бог.

Но он же в этом стихотворении, опускаясь от мечты к реальности, добавляет:

И как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.

Вдохновенная воля к добру заставляет слова заново сверкать, этой вдохновенной воли к добру хочется пожелать нашим правителям. И еще раз напомнить им о том, что «дурно пахнут мертвые слова». Критикуя правительство, я ни на минуту не забываю о многом хорошем, что оно делает. Так, оно тщательно оберегает нас от мировой скорби. И прекрасно с этим справляется. Что сказать об интеллигенции? Настоящий интеллигент — это человек, для которого духовные ценности обладают материальной убедительностью, а материальные ценности достаточно призрачны. Все остальное — образованщина. Интеллигент — миссионер совести и знаний, которые позволяют человеку жить по совести.

Часть интеллигенции, в особенности, врачи и учителя, в труднейших условиях продолжают свое героическое дело. Я уже писал в свое время в «Известиях», что, если правительство не в состоянии какой-то части населения выдавать зарплату, пусть оно снизит зарплату всем хотя бы на пять процентов, и деньги эти будут. При этом надо ясно объяснить народу, что жертва временная. Никакого отклика не последовало. Продолжаю об интеллигенции. Большая часть ее, к сожалению, при виде всего, что творится дома, впала в пессимизм. И это не самое худшее. Я бы сказал так: если при выходе из пессимизма нас ожидает цинизм, то лучше незаметно поворачивать обратно.

Беда стране, где слишком многие люди думают о политике. Честные люди, слишком много думая о политике, невольно отстраняются от созидания, а так как они при этом страдают, думая о политике, они не чувствуют свою вину перед отсутствием созидания. Получается горький парадокс: страдать проще, чем созидать. Вся Россия — пьющий Гамлет. Выход только один. Хочешь вырваться из страданий — созидай! Другого лекарства нет и не будет. Даже сизифов труд освобождает нас от бесполезных рассуждений о бесполезности сизифова труда. Никто никогда в европейской и русской истории не пробовал сделать совесть главным инструментом управления народом. Я не говорю единственным, я говорю — главным. Если бы мы имели возможность спросить у Бога: «Можно ли управлять людьми при помощи совести?» Он бы ответил: «Я именно это предложил людям через своего сына, но никто из властителей не попытался».

Так давайте попробуем? Если мы достигнем абсолютной чистоты хотя бы на вершине власти, а она видна со всех сторон, это будет первый шаг к нормальной, достаточно гармоничной жизни. И в один прекрасный день наш человек скажет своему напарнику по выпивке: Вань, погляди, что делается! У государства совесть появилась! Пора браться за ум! Баста! Не пьем до воскресенья! Когда это скажет простой русский человек, тогда начнется настоящее возрождение России.

Впервые опубликовано: Государство и совесть // "Новая газета", 1998. — 19-25 янв. — №2. — С. 5.

http://philologist.livejournal.com/8631066.html

Дворянин с чегемского двора. Валерия Новодворская – о Фазиле Искандере

Как войти в долю двум дворянам — с арбатского двора и с чегемского веселого зеленого дворика, смежного с садом-огородом, благоухающим пряными травами, грушами, инжиром, виноградом, обсаженным мощной кукурузой и ореховыми деревьями? Но тонкий, изысканный, глубоко ненавидящий Сталина, Ленина и империю московский аристократ грузин Булат Шалвович Окуджава честно не писал о Грузии почти ничего (кроме белого буйвола, синего орла и золотой форели), инстинктивно сознавая, что надо выбирать: или Храм Русской Литературы и статус российского писателя и поэта, или грузинские краски, тона и сюжеты, и тогда надо от России отречься и работать в рамках своей национальной доли поэтического и прозаического ковра. Так ткали узоры — только на своих станках — Тенгиз Абуладзе, Владимир Короткевич, Василь Быков. А если попытаться совместить, знал умница Окуджава, то получится, что он запишет Грузию в состав России без ее ведома и согласия.

Но мудрый Фазиль Абдулович Искандер со своих горных вершин, будучи абхазом и даже немного персом (иранцем), пренебрег такими условностями, абстрагировался от государственных границ, воспарил и описывал Абхазию, свою княжескую вотчину, куда весь мир время от времени наезжал в гости (включая Сталина, Калинина, Берию— прямо по пословице: «Хороший гость— к нам, плохой гость— мимо»).

И ничего не поделаешь: в наш Храм въехал чегемский кроткий свет, чегемский чай, чегемские тихие куры и наглые петухи, чегемское синее небо, сладостные фрукты и терпкое вино. Фазиль Искандер— гений и волшебник, он протащил Абхазию с собой. Не устраивать же апостолам русской литературы обыск на входе? Так что у Искандера— отдельная часовенка. Однако он не предвидел, что родина, красота, детство— все это может послужить наживкой в западне, которые удавы научились ставить в конце концов на невинных расшалившихся кроликов. Потому что яркий и сочный Чегем и заплаканная, немытая, страдальческая Россия— это, взятое вместе, дает Советский Союз, который, таким образом, пробрался нелегально и в наш сияющий, благородный, устремленный шпилем в Истину Храм. Что еще раз подтверждает известную максиму«На всякого мудреца довольно простоты».

Но Фазиль Искандер, в силу мудрости своей не гневающийся, а свысока презирающий советские и сталинистские окрестности, не может считаться восточным человеком и восточным писателем, хотя и писал о Кавказе. Его мудрость так велика и так интересна, что понимаешь: Фазиль Абдулович из тех, кто смотрит из древности, когда еще не было ни Востока, ни Запада, и из будущего, когда Запад и Восток сольются воедино. Мы все были гостями Фазиля Искандера в его морском, пенном, унизанном чайками и виноградными лозами Мухусе (Сухуми, который абхазы называют Сухум).

Есть у писателя рассказ «Время счастливых находок». Вот так было в Сухуми и у меня, Искандер прав! Я в первый же день увидела в витрине книжного магазина двухтомник Эврипида, недосягаемый в Москве, и со сладострастием купила его. На второй день у меня оказалось, первый раз в жизни, немыслимое число поклонников, которые стояли за мной в очереди в кафе, к мороженщикам и в Ботаническом саду (мне было 19 лет, я была русская, и я была в шортах, а их местные девушки не носят). На третий день мне сделал на пляже предложение солидный, 45-летний, состоятельный университетский доцент, доведенный до транса моей добродетелью: я читала на песке Достоевского и сидела в мохнатом полотенце, чтобы народ не увидел меня в закрытом купальнике. При этом я с жаром утверждала, что девушки должны быть целомудренны, жены— абсолютно верны мужьям, а мужчинам можно позволить и шалости, если жена не в курсе. О, мои 19 лет и золотая форель в горном ручье! О, блестящие буйволы с какими-то горизонтальными рогами, похожими на отвертку! О, мороженое с печеньем на набережной, среди серых замшелых развалин древней крепости Диоскурия! О, вино, невкусное вино, которое в селе Очамчиры пьют из чайников! О, 1969 год, звездный час Фазиля Искандера, когда все зачитывались «Созвездием Козлотура», добравшимся до России в 1967 году, этим нежным, горьким, ироничным и дерзким послевкусием оттепели!



Детство Чика
Фазиль Абдулович Искандер родился 6 марта 1929 года в Сухуми в семье бывшего владельца кирпичного завода иранского происхождения. Городская родня мальчика была вся такая важная, образованная, еще помнившая о былом богатстве (средний бизнес). Но кончилось все плохо: в 1938 году отца депортировали из СССР, и сын больше никогда его не видел. Когда потом попал за границу, не нашел следов. Мальчик воспитывался у матери-абхазки в селе Чегем. Родственников у матери было много, в том числе и знаменитый дядя Сандро. Прокормили ребенка. Кукуруза, фасоль, свой мед, чай, куры и яйца, фрукты, варенья, овощи, вино, козы (значит, сыр и молоко), а то и барашки. Даже в войну Абхазия не знала голода. Была суровая, непреклонная бабушка, потом перекочевавшая в «Стоянку человека», вгонявшая родных в транс своей прямотой и высказываниями вслух об истинной сущности Ленина, Сталина и советской власти. Потом писатель искренне сознается, что биографий не писал, что его биографи я — в его творчестве. А то мы сами не поняли. Не очень он и шифровался, Фазиль Искандер. Он — это Чик, вундеркинд, наблюдатель, летописец, разведчик в мире взрослых. И Чик, и Ремзик-«русачок», полукровка, желанный гость в абхазском селе.

Фазиль Искандер окончил русскую школу с золотой медалью. Это был выбор родственников, но он соответствовал вкусу этого гражданина мира, философа, слишком свободного, образованного и ироничного для патриотизма маленькой глухомани, пусть трижды любимой и колоритной, но немного смешной в своем местничестве, впрочем, как и все остальные уголки и уголочки СССР. Только Фазиля Искандера для них не нашлось. Воспевать, кстати, писатель ничего не умеет. Он анализирует и иронизирует.

Любящие родственники были, как три сестры, или как все население СССР: «В Москву, в Москву!» И Фазиля отправили учиться в Москву, почему-то в Библиотечный институт. Учился три года, перевелся в Литературный. Окончил в 1954 году. А дальше пошел работать в «молодежки» в Курск и Брянск. Но Москва, как поприще, как материал для прозы, ему не показалась интересной. Ее у него нет нигде.

В 1956 году Фазиль, молодой, красивый, дерзкий, щеголь и талант, возвращается на родную сторону, в Сухум (Мухус), в абхазское отделение Госиздата. Там он и оставался до начала 90-х. Тридцать четыре года… Целая жизнь. Чик вырос, Чик вылетел из гнезда— и, как герой фильма Данелии «Мимино», вернулся к своим истокам. Но комплиментов от него не дождались ни в Мухусе, ни в Чегеме.

Искандер и его окрестности
Есть у него такая повесть, «Человек и его окрестности». И вот наш будущий классик, воздвигший себе в «Сандро из Чегема», в «Кроликах и удавах» и в «Созвездии Козлотура» знак бессмертия, начинает писать еще слабые стихи. Но сборники выходят («Горные тропы»— в Сухуми в 1957-м). В глухих регионах всегда любили молодых авторов и печатали их (национальная культура— это престиж; а что писано по-русски, так это ценили особо: он наш, он не сепаратист, не буржуазный националист). А потом пошла и большая литература. В конце 50-х теплые объятия «Юности», приюта нонконформистских дарований, приняли юношу с таким талантом. С 1962 года прозаик наконец перешел на прозу. Стихи были не его стезей. И в 1966 году в восьмом номере «Нового мира» появился первый шедевр Искандера — «Созвездие Козлотура».

Браки заключаются на небесах
Лирический герой Искандера, лихой журналист, никогда не хвастается любовными победами, а стыдливо и с благоговением ухаживает за необыкновенной девушкой, от общения с которой лимонад кажется тугим и шипящим, как шампанское. В 1960 году Фазиль Искандер на этой девушке женился. Ею оказалась поэтесса Антонина Хлебникова, они даже совместную книгу стихов выпустили в 2011 году. У них разница в возрасте всего 11 лет, но Антонина сразу стала ведомой, признав ведущую роль мужа. Она даже в Литературный институт постеснялась пойти. Работала редактором в экономических журналах, в НИИ при Министерстве энергетики. Родители были в ужасе: жених старше дочери, он кавказец, да еще«богемщик». А брак счастливый, прочный. По стихотворению «Сухумский берег. Ночь». Там есть удивительные в наш век строки: «И никак тут не устоять, если двое — стихии прибой, и уже наших рук не разъять, и не страшно в прибой за тобой». Этот брак увенчали сын Александр, юный финансист, и дочь Марина, художница. А Александр еще и пишет. Экспертная оценка отца: «Пишет хорошо, сукин сын, хотя и читает мало». Жил в семье Фазиль Искандер по принципу изоляционизма: когда пошли дети, отгородил свой кабинет от прочей квартиры дверью, причем обитой. Иначе какая же работа: суета, пеленки, писк, визг… Домочадцы быстро выучились уважать эту башню из слоновой кости.

Конечно, поэтессе Антонине Хлебниковой, горожанке, интеллигентке, была ближе аристократичная тетушка, сестра пропавшего в Иране отца, обожавшая Стендаля (уж не тетушка ли это Чика, любительница кофе, табака, пасьянсов и светских бесед?), нежели мама Фазиля, Лели Хасановна, которая делилась с невесткой крестьянской мудростью.

Его тусовка
Фазиль Искандер имел прекрасный карасс, из которого дожил до наших дней он один. Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Юрий Левитанский. «Нас оставалось только трое из восемнадцати ребят». У Булата Шалвовича есть даже шуточная песня про «кабинеты», где он мечтает решить свои нехитрые проблемы поверх голов бюрократии: «Зайду к Белле в кабинет, загляну к Фазилю, и, наверное, мне станет хорошо». Не надеясь сам получить кабинетик, Окуджава уповал, что шум строительных отбойных молотков возвещает ему, что его друзьям «строят кабинеты». Не было у Фазиля кабинета. И, к счастью, не будет. Он дружил с хорошими людьми, людьми с «раньшего времени», правильными людьми, у которых были правильные убеждения. И сегодня они наверняка гуляли бы по бульварам с белыми ленточками вместе с Борисом Акуниным и Людмилой Улицкой.

Его баррикады
Фазиль Искандер все делал в жизни правильно, за исключением одного момента прострации, когда в шоке 2008 года, не разобравшись в ситуации, поверив, что Грузия и впрямь напала на Цхинвал, он подписал благодарственное письмо Путину (как это у нас делается: по телефону и не прочитав). А так шел в ногу с диссидентами: участвовал в 1979 году в «Метрополе» (дал этому самиздатовскому журналу рассказ «Маленький гигант большого секса»). Ведь даже от Владислава Ардзинбы, маньяка сохранения СССР, он деликатно дистанцировался. Но в совместное существование Грузии и Абхазии он не верит. У него другой опыт. Из его рассказов мы знаем, что грузин для его земляков — иностранец почище эндурцев. Не враг, но чужой.

Фазиль Абдулович тяжело пережил грузинско-абхазскую войну Эдуарда Шеварднадзе начала 90-х. Я надеюсь, что он не видел горящую Гагру, разрушенный Сухуми, который уже не нарядный курорт, а просто обшарпанная дыра, пейзаж после битвы. Меня и то испугал пустой, брошенный, огромный, без единого курортника сухумский пляж. И чем особенно может гордиться Фазиль Искандер — это тем, что все его премии и ордена начинаются с 1989 года. Советская власть писателю ничего не давала. Тоже чуяла иностранца. Чужого.

Философ самых честных правил
А в произведениях Фазиля Искандера, живого, слава богу, классика, нашего Гомера и Шекспира, и впрямь намечалась диверсия. История с Козлотуром совсем не безобидна. Это был такой очередной вымышленный национальный проект типа «поднятой целины», «пятилетки в четыре года» или «догоним и перегоним Америку по количеству мяса, масла, молока и яиц на душу населения». На этом фоне «шерсть, мясо, а также пышные рога» мичуринского животного вполне даже смотрятся. Присмотревшись, мы обнаружили, что даже в рассказах о Чике есть подводные камни. Вот Ника, дочь танцора Пата Патарая, который отправился в лагеря за то, что танцевал перед начальником, оказавшимся «врагом народа». Вот незнакомые охотники объясняют Чику, что нет никаких врагов, а есть глупость. Вот на набережной Мухуса Искандер встречается с немецким профессором и тот, вспоминая войну, рассказывает ему о гестапо: «Быть убитым в гестапо так же страшно, как быть убитым призраком». И все понимают, что речь идет о КГБ. «Сандро из Чегема» вышел в «Новом мире» в 1973 году, №№8–11, а отдельное издание— в 1977-м. Оно было урезано на две трети. Полный текст вышел в США в Ann Arbor в 1979-м и 1981-м. Все-таки попривыкли партийно-гэбэшные бонзы, что их подопечные писатели печатаются на Западе. Даниэля и Синявского гробили с непривычки. Просто они первыми пошли в атаку. В 1989 году и мы удостоились полного варианта. Дядя Сандро был бы совсем Ходжой Насреддином, Фаустом или Тилем Уленшпигелем, если бы он хотел, скажем, сражаться за свободу. Но не было таких персонажей ни в абхазском, ни в грузинском, ни в русском фольклоре. Дядя Сандро и его лирический племянник хотели просто выжить. Они, как все, боялись КГБ, но кое-что подмечали и издевались вполголоса (кукиш в кармане), как вся страна: например, чай. В Абхазии якобы стали сажать чай, потому что его перестал продавать России китайский император, огорченный казнью русского царя и его детей.

Сталин, в прошлом бандит, что колоритно показано в романе, со своими оргиями тоже был по тем советским временам крамолой. А в 1982 году в Ann Arbor вышло программное произведение Искандера «Кролики и удавы». Мы его получили только в 1987 году, уже при Горби. Это очень страшная вещь — про то, как мирно сосуществовали с кроликами удавы, поедая зайчиков согласно нормам «межвидового соглашения о гуманном заглоте», а когда кролики поняли, что «их гипноз— наш страх», то их стали душить уже без всякого гуманизма. Причем удавы, которыми правил Великий Питон, страшно боялись (и они тоже дрожали) сказать вслух, что удавами должны править удавы. И даже сам Фазиль Искандер, горько сожалевший о распаде СССР, не понял, что хорошее настроение в рамках Союза, ощущение единой страны и «человеческой общности», боязнь рыночной экономики «без совести» («зверинец с открытыми клетками»), убеждение, что «СССР— это была яма, охранявшая нас от бездны», — это и есть функционирование межвидового соглашения о гуманном заглоте, непреходящее наследие удавов, потому что все мы кролики, даже мудрецы, философы и классики. Укатали сивок крутые горки, и получились кролики. Или удавы. Ну еще обезьяны. И не люди— туземцы. Кому как повезет.


Фазиль Искандер с женой Антониной Хлебниковой и сыном

http://www.medved-magazine.ru/articles/Valeriya_Novodvorskaya_O_Fazile_Iskandere.1380.html

Классик советской литературы Фазиль Искандер умер в воскресенье утром на своей даче в Переделкино. Ему было 87 лет. Два года назад на Радио Свобода вышла программа Александра Гениса, посвященная 85-летию Фазиля Искандера. Мы приводим текст этого эфира.
«Чтобы распознать истинный размах писательского дара Фазиля Искандера, его лучшей книге "Сандро из Чегема" пришлось сперва попасть в Америку. Конечно, и до этого в Советском Союзе знали и любили Искандера, но – в другом качестве, как лирика, автора детских рассказов и сатирика».

http://www.svoboda.org/content/article/25278022.html



Человек из Чегема

Чтобы распознать истинный размах писательского дара Фазиля Искандера, его лучшей книге "Сандро из Чегема" пришлось сперва попасть в Америку. Сейчас, в дни юбилея, я с благодарностью снял с мемориальной полки плотный том в зеленой обложке. Изрядно потертая книга стоит у меня с 1979 года, когда полная версия романа вышла в мичиганском издательстве "Ардис".

В самые глухие и унылые брежневские годы "Ардис" чуть ли не в одиночку печатал в Америке все новое и лучшее в русской литературе. Карл и Эллендея Профферы любовно печатали каждый новый сборник Бродского. Именно они открыли Сашу Соколова. У них же вышла и первая книга Довлатова. Полный "Сандро" тоже показался открытием.

Конечно, все знали и любили Искандера, но в – другом качестве, как лирика, автора чудных детских рассказов, и сатирика, автора гомерически смешной повести "Созвездие Козлотура". Но по страшно изувеченному цензурой московскому изданию "Сандро" никак нельзя было судить о замысле этой огромной книги, о ее масштабе. При этом у "Сандро" не было и громкой самиздатской славы, которая помогала, скажем, "Чонкину" или "Верному Руслану" завоевать вечное читательское признание. Только когда Профферы выпустил авторский текст "Сандро из Чегема", все стало на свои места.

О том, как "Ардис" "открыл" Искандера, рассказывала Эллендея Проффер. Вот отрывки из этого эксклюзивного интервью:

Эллендея Проффер: Рукопись мы получили в Москве прямо от Фазиля Искандера. Знакомый дипломат вывез роман из России. Это была великолепная книга, и мы с гордостью напечатали ее. Послали Искандеру несколько экземпляров, он был очень рад. Однако позже у Фазиля начались неприятности с советскими властями, и тогда мы официально заявили, что напечатали эту вещь без его ведома. У нас был подписанный Искандером контракт, разрешающий публикацию, но мы не могли никому его показать, потому что это положило бы конец карьере Фазиля в Советском Союзе. Затем, уже много позже, в 1987 году я поехала в Россию на книжную ярмарку. И люди из КГБ и ВААП (Всесоюзной ассоциации авторских прав) расспрашивали меня по поводу этого издания "Сандро из Чегема". Они обвинили меня в том, что наше издательство "Ардис" печатает книги без разрешения авторов. Я ответила им, что мы никогда этого не делали. И добавила по-русски, что если они люди горбачевского направления, то я готова с ними говорить, а если они брежневцы, то говорить не стану. На этом закончились и беседа, и весь шум вокруг книги. В таких ситуациях я бывала довольно агрессивна.

– Велика ли разница между цензурным вариантом и полной версией "Сандро из Чегема"? Можно ли сравнить это с цензурными сокращениями в романе Булгакова "Мастер и Маргарита", который вы переводили и о котором много писали?

Эллендея Проффер: В случае Фазиля Искандера сокращения были гораздо больше. Цензура совершенно изуродовала эту книгу. Можно сказать, что полный текст – это здоровый человек, а сокращенный – калека. "Сандро из Чегема" – яркая многоцветная вещь. Но советская цензура изъяла оттуда целые главы, например, главу "Пиры Валтасара", то есть вырвала у книги ее живое сердце. Нет, даже "Мастер и Маргарита" Булгакова не потеряли от сокращений так много. Советская цензура была в этот период очень жестокой.

– Как звучит Искандер на английском? Кто его переводил? И читают ли его в Америке?

Эллендея Проффер: Искандером занималась Сюзен Брансбергер, великолепный переводчик. Но "Сандро из Чегема" – очень трудная вещь для американского читателя. Люди понимали, что это нечто фантастическое и великолепное. Но это – переводная литература. "Сандро" было очень трудно найти своего читателя, потому что в то время американцы не очень интересовались Грузией и Абхазией, в которых происходило действие книги. Это были какие-то малоизвестные крошечные части советской империи. Теперь все было бы по-другому. Потому что американские подразделения находятся в Афганистане, и ситуация на Кавказе, в частности в Грузии и Абхазии, имеет для нас большее значение. И все же можно сказать, что у "Сандро" был свой круг читателей, но очень ограниченный, хотя все издатели знали, что это отличная вещь.

– С кем из американских писателей можно сравнить Искандера?

Эллендея Проффер: Вы знаете, это очень трудно. Некоторым странным образом Искандер напоминает Фолкнера, он идет столь же невероятно глубоко. Стиль Искандера не имеет никакого отношения к традиционной российской манере письма. И еще я сказала бы, что юмором и простотой Искандер похож на Марка Твена. Но в отличие от этих американцев у Искандера очень восточный стиль, напоминающий мне "Тысячу и одну ночь".

* * *

Тайна "Сандро из Чегема" в том, что искандеровские лирика и юмор соединились тут в эпос, чтобы произвести потрясение в нашей литературе, которое она не испытывала со времен явления писателей Юго-Западной школы. В отечественную словесность вновь – и опять с Юга, влилась свежая кровь, омолодившая жанр романа, сам состав, самое плоть русской прозы.

Любопытно, что по своей природе "Сандро" был имперским феноменом. Советская (тогда еще) литература прирастала за счет окраин, которые открывали русскому читателю новые миры. Вот так – чтобы сослаться на прецедент – Киплинг подарил английской литературе Индию. Это наследство советской империи – так сказать, нерусская литература на русском языке – еще не осмысленно во всей своей совокупности. Впрочем, не стоит забывать, что та же власть сделала все, чтобы задержать приход настоящего "Сандро" к ждущим его читателям.

Так или иначе, после выхода "ардисовской" книги стала ясно вырисовываться фигура Искандера как писателя мирового уровня. В сущности, он сделал со своим Чегемом то же, что Фолкнер с Йокнапатофой или Маркес – с Макондо: вырастил из родной почвы параллельную вселенную, существование которой уже нельзя отрицать.

В предисловии все к тому же тому "Ардиса" Искандер сформулировал свою задачу, цель книги:

"Следуя традициям русской классической литературы, показавшей полноценность душевной жизни так называемого маленького человека, я пытаюсь в меру своих сил раскрыть значительность эпического существования маленького народа".

Искандер сделал, что обещал: дал голос народу, "раскрыл, по его же словам, мощь и красоту нравственного неба, под которым жили люди Чегема", показал мир таким, каким "он видится с чегемских высот".

Именно поэтому кажется бесспорным, что из всех ныне живущих российских писателей Искандер прежде всего заслуживает Нобелевской премии. За что еще давать высшую награду, как не за такое расширение литературной географии, которое меняет карту мировой словесности?
Мое личное знакомство с Искандером началось как раз с урока такой географии. Мы встретились в 1987 году, когда Фазиль вместе с другими вестниками гласности впервые приехал в Нью-Йорк. Готовясь к свиданию с любимым писателем, мы с Петром Вайлем вычертили подробную карту Абхазии, вроде тех, что прикладывали в старину к приключенческим романам. Как и положено, к ней прилагалась так называемая "легенда" – указание на места, связанные с ключевыми, теперь уже всем памятными эпизодами: "Сталин на ловле форели", "Битва при Кодоре с деревянным броневиком", "Кедр Баграта", "Место встречи Сандро со Сталиным на нижнечегемской дороге". Венчала наше художество надпись, составленная по образцу той, которую Фолкнер поставил под картой своей столь же вымышленной Йокнапатофы: "Абхазия – единственный владелец Фазиль Искандер".

Удовлетворенно оглядев эту шутливую схему, Искандер ухмыльнулся и размашисто вывел вердикт: "С подлинным – верно".

Как показали бурные события последних лет, мирная Абхазия "Сандро из Чегема" весьма отличается от настоящей. Это и понятно. Искандеровская Абхазия – литературный прием, опытная делянка, творческая лаборатория, в которой автор испытывал на прочность все идеи своей буйной эпохи.

Говоря о книге "Сандро из Чегема", все, начиная с автора, упоминают слово "эпос". Изображенные им абхазцы – с обычаем вместо конституции и кровной местью вместо милиции – не фон романа, а его душа. При этом автор книги – русский абхазец советской эпохи, как кентавр, тоскует по оставленной им "племенной половине". Из этой тоски и происходит эпическая поэма "Сандро из Чегема".

Народ, архаический по своему сознанию, есть фигура несомненно эпическая. И как у каждого эпического народа у него есть герой – Сандро. Существо необычное, но, при всех своих невероятных статях, истинно народное. Его достоинства – утрированные черты соплеменника. До большевиков Сандро был героем эпоса – может, комического, но эпоса. Но вот пришла новая власть – и Сандро стал героем романа – может, плутовского, но романа.

До революции время пребывало в эпической неподвижности. После нее оно стремительно движется в газетную действительность, разменяв степенность времени, "в котором стоим" (эта фраза часто встречается в книге), на хаос времени, в котором мечутся. Центральный конфликт Искандера – не столкновение между старым и новым (у Ильфа и Петрова такое называлось "Верблюд нюхает рельс"), а непримиримое противоречие нового и вечного.

Так из уникального хронотопа искандеровской книги возникает столь же уникальное жанровое образование с оригинальным сюжетом. История эпически воссозданного народа, который перепрыгивает из наивного и разумного родового строя в жестокую и комическую реальность социалистического карнавала.

* * *

Я люблю позднего Искандера за то, что он не похож на раннего. Как все кумиры эпохи, Искандер тяжело пережил перемены, роковой смысл которых он оценил, пожалуй, лучше всех. Ведь в постсоветскую эпоху почти вся прежняя литература, что правая, что левая, оказалась лишней литературой. Искандер ясно видел пропасть, которую сам помог вырыть.

Представьте себе, говорил он, что вам нужно было всю жизнь делить комнату с буйным помешанным. Мало этого, приходилось еще с ним играть в шахматы. Причем так, чтобы, с одной стороны, не выиграть (и не взбесить его победой), а с другой – и поддаваться следует незаметно, чтобы опять-таки не разозлить сумасшедшего. В конце концов, все стали гениями в этой узкой области.

Но вот “буйный исчез, и жизнь предстала перед нами во всей неприглядности наших невыполненных, наших полузабытых обязанностей. Да и относительно шахмат, оказывается, имели место немалые преувеличения. Но самое драгоценное в нас, на что ушло столько душевных сил, этот виртуозный опыт хитрости выживания рядом с безумцем оказался никому не нужным хламом.

Искандер поставил клинически точный диагноз того психологического ступора, в котором оказалась литература, привыкшая смешивать фронду с лояльностью в самых причудливых пропорциях. Но сам он нашел для себя выход. В "Сандро" есть интересное авторское признание: "С читателем лучше всего разговаривать коротко и громко, как с глуховатым. Громко-то у меня получается, вот коротко не всегда".

Сегодняшний Искандер говорит тихо и немного. Все чаще вместо его знаменитых извилистых периодов появляются короткие стихи и точные, приглушенные, матово поблескивающие афоризмы. Один из них гласит: "Умение писателя молчать, когда не пишется, есть продолжение таланта, плодотворное ограждение уже написанного".

Другой звучит так: "Верь в разум в разумных пределах". Третий кажется самоопределением жанра: "Героизм старости – опрятность мысли".

Но что бы ни писал постаревший Искандер, во всем по-прежнему сквозит то, за что его больше всего любят, – юмор, теперь уже глубоко спрятанный, но столь же тонкий и благородный юмор знающего себе цену классика.

Лишь бы жил

Дмитрий Быков



Невозможно писать про Искандера банальности, но чтобы найти для некролога небанальную форму — надо быть Искандером, а он такой один. Он умел без фамильярности и скучного пиетета говорить о великих. Мог сказать, что стихи раннего Пастернака производят впечатление разговора с бесконечно интересным и очень пьяным человеком. Мог сказать, что мир у Толстого погружен в сперматический бульон. И всегда это было точно, а если не ново, то по-новому сформулировано. И всегда почему-то разговор с ним оставлял впечатление новизны и силы, даже когда говорил он совершенно очевидные вещи. Кстати, когда его кумир Толстой говорил такие же очевидные истины, это всегда вызывало либо колоссальный интерес, либо лютую злобу. Потому, вероятно, что Толстой воспринимался как еще один пророк, фигура библейского масштаба. Не стану говорить так про Искандера, торопясь залить его елеем, — но что-то в нем действительно было, что-то, придававшее вес каждому его слову. И трудно так сразу объяснить, что это было. Может, он действительно жил в соответствии со своими правилами, и каждое его слово было оплачено опытом. А может, он стал творцом новой мифологии, нанес свою Абхазию на мировую литературную карту, и знаем мы ее не по отцам-основателям этой литературы, а по нашему современнику Искандеру. А может, дело было в том, что он не был склонен ни к эйфории, ни к отчаянию, — он был человек стойкий и спокойный, как его любимые герои, как бригадир Кязым.

Вот, кстати, пример новеллистической техники Искандера! Ведь там, в сущности, ничего не происходит, хотя для затравки придумана почти детективная интрига. Вспомните, как там Кязым вскрывает огромный нарыв на вымени коровы. Это не самая приятная операция, даже физиологически ничего в этом нет привлекательного, — но вот вам ответ на вечный вопрос: что хорошо читается? То, что с наслаждением пишется. Другого рецепта нет. Искандер — в этом смысле, пожалуй, рядом с ним можно поставить только Куприна, другого солнечного гения русской прозы, — обожал описывать людей за работой, профессионалов, мастеров, тех, кто умеет и любит делать дело. Бог у него — такой же мастер. Я помню очень хорошо, как осознал впервые масштаб Искандера. Он в семидесятые печатался довольно много, дома выписывали несколько толстых журналов, не жалея на них материнскую учительскую зарплату, — и мне время от времени попадались рассказы и повести Искандера, очень хорошие, но и только. Но вот однажды на даче — таким же летним днем, каким, по его воспоминаниям, был жаркий день его отрочества, миг первой мечты запечатлеть окружающую благодать, — я нашел старый «Новый мир» 1973 года, с окончанием «Сандро из Чегема». И прочел там вот этот фрагмент:

«Солнце уже довольно сильно припекало, и от папоротниковых зарослей поднимался тот особый запах разогретого папоротника, грустный дух сотворенья земли, дух неуверенности и легкого раскаяния.

В этот еще свежий зной, в этот тихий однообразный шелест папоротников словно так и видишь Творца, который, сотворив эту Землю с ее упрощенной растительностью и таким же упрощенным и потому, в конце концов, ошибочным, представлением о конечной судьбе ее будущих обитателей, так и видишь Творца, который пробирается по таким же папоротникам вон к тому зеленому холму, с которого он, надо полагать, надеется спланировать в мировое пространство.

Но есть что-то странное в  походке  Творца, да  и к холму этому он почему-то не прямо срезает, а как-то по касательной двигается: то ли к холму, то ли мимо проходит.

А-а, доходит до нас, это он пытается обмануть назревающую за его спиной догадку о его бегстве, боится, что вот-вот за его спиной прорвется вопль оставленного мира, недоработанного замысла:

— Как?! И это все?!

— Да нет, я еще пока не ухожу, — как бы  говорит на  этот случай его походка, — я еще внесу немало усовершенствований...

И вот он идет, улыбаясь рассеянной улыбкой неудачника, и крылья его вяло волочатся за его спиной. Кстати, рассеянная улыбка неудачника призвана именно рассеять у окружающих впечатление о его неудачах».

Гениальная неудача творца, так оно и есть; и роман его тоже неправильный, и тоже гениальный, и как-то этот разогретый дух земли, так примиряющий со всеми ее неправильными пропорциями — «на тысячу подлецов один человек», — действительно иногда чувствуется, особенно в детстве. И тогда понимаешь, что от тебя тоже кое-что зависит, ты в этот акт творения вовлечен, и нельзя все время предъявлять претензии к Богу — надо иногда кое-что делать и самому. Но не в этой нехитрой мысли было дело, а в том, что вся глава «Тали — чудо Чегема» была одним из очень немногих примеров симфонической прозы в литературе ХХ столетия. Действительно он там в лирических отступлениях иногда прыгает выше своего обычного — очень высокого — уровня. Ты понимаешь, что этот художник действительно делает, что хочет, что в свои лучшие минуты он пленительно свободен. И дело свое он знает так же хорошо, как Кязым, но плюс к этому великолепному профессионализму — попробуйте оторваться от его неспешных рассказов и витиеватых размышлений! — он умеет иногда летать, и тогда мир для него оправдан. Редко испытываешь это чувство, еще реже умеешь передать его читателю, — но Искандер мог.

Он ответил как-то на мой вопрос о причине южного происхождения большинства российских сатириков и юмористов: Гоголь, Чехов, Аверченко, Данелия, одесситы (из которых он особенно любил Бабеля), даже Зощенко, чьи корни связаны с Полтавщиной, — все родились на благословенном юге, как и он сам. Он ответил, что именно север, где никто никому не рад, и заставляет защищаться от всего насмешкой, и не желчной, а по возможности щедрой, радостной, с оттенком той радости, с какой встречают друг друга южане. И действительно — он ведь давно уже сказал, что юмор напоминает след человека, заглянувшего в пропасть и отползающего обратно. (Сью Таунсенд, британская писательница, чья щедрая ирония немного напоминает манеру Искандера, сказала: если б он, кроме этой фразы, вообще ничего не написал, то и тогда был бы крупным писателем.) Искандер всегда смотрел в пропасти. Немногие знают, какие приступы отчаяния и душевного помрачения он переживал. «Страх, как ртуть, копится в организме. Проходят грусть и радость, а страх остается и умножается», — сказал он мне в давнем интервью; и потому страха он себе не позволял. «Страх побеждается жестом». И столько таких красивых жестов было в его биографии, сколько прекрасных речевых жестов — в его прозе! Искандер работал красиво. Глядя на него, читатель хотел быть таким же — и предпринимал некие усилия в этом направлении, а можно ли требовать от литературы большего?

Не надо было даже, чтобы он писал в последние годы: все знали, что он болен, что пишет в основном короткие стихи, что не может долго сидеть за столом (а рассказ, не переписанный два-три раза, он считал черновиком). Важно было, что он присутствовал, потому что одно его присутствие удерживало от низостей и внушало уверенность. Ничто дурное к нему не приставало, никакие несогласия с ним не колебали его авторитета: все знали, что Искандер не может хотеть плохого. Заблуждаться — может и обязан, как всякий гений; но вставать на сторону зла — никогда. Это он сказал, что самое многочисленное сословие, которого не учел никакой Маркс, — чернь, и принадлежность к нему не зависит от имущественного статуса, от образования и местожительства. Это те, кто сам ничего не умеет и другим мешает. Он этой черни противостоял одним своим существованием, и рядом с ним было спокойно.

Книги-то остались, но в литературе, в жизни вообще — весьма важно еще и присутствие автора. Есть вещи непоправимые, зияния незаполнимые. Человека порождает эпоха, ее масштаб на нем сказывается. Где взять сегодня человека, хоть сколько-нибудь сравнимого с Искандером по масштабу пережитого, передуманного и понятого? На шестидесятилетии Окуджавы, на котором Искандер тоже был гостем, — Эйдельман сказал:

— Раньше, Булат, думали так: пусть писатель живет как угодно, лишь бы писал…

— А сейчас пусть пишет что угодно, лишь бы жил, — крикнул с места Окуджава.

Если вдуматься, не такая уж это и шутка.

http://www.novayagazeta.ru/arts/74038.html

PS ТВ врет по любому поводу. Последняя воля Фазиля Искандера была в том, что он просил похоронить его в Переделкино. Его похоронили на Новодевичьем кладбище по просьбе его родных.
Но репортаж публикую, в основном, из-за синхрона Аллы Гербер.